Левый глаз (сборник)

Вдруг я понимаю: я нарисован, распят в неподвижности на плоском холсте. И всё, что окружает меня в кафе – тоже нарисовано. Люди изображены небрежно, схематично, один только я прописан тщательно, в манере, близкой к фотографии. Гиперреалистической манере.

Я начинаю понимать, откуда взялись все мы, сидящие в заведении "Нена", что на площади Лос Пескадорес.

На столе художника, в его мире, я вижу раскрытый журнал. На глянцевой цветной фотографии изображен интерьер кафе «Нена». Моего кафе. Подпись под фотографией гласит: «На Коста-Бланко к вашим услугам множество замечательных кафе и ресторанов».

Я понимаю, почему художник не знал, как называется наше заведение и даже город. Это всего лишь фотография какого-то кафе. Одного из множества .

Я вижу на фотографии людей за столиками – тех самых, что окружают меня сейчас. На фотографии нет только меня.

Художник сам придумал меня – нарисовал таким, каким я был нужен ему. Вылепил мне лицо персоны, жаждущей пригласить кого-нибудь к своему столу и угостить выпивкой.

Я пленник. Раб, годный лишь для того, чтоб поднести стакан своему хозяину.

Моя миссия закончилась. Осознание этого не добавляет секунд к моему существованию. Гигантские руки художника сдирают мой мир с подрамника, сворачивают его в трубку холста и бросают в огонь.

* * *

Сергей Можайский сидит на корточках у печки и тупо смотрит, как догорает холст. Пьяная отрыжка никак не проходит.

Чертов гастрит. Да что там гастрит, понятно, что там давно уже язва. В желудке. Одна или несколько. А уж сколько язв в душе – не сосчитать. Язв кровоточащих и не дающих спать, есть, думать, дышать. Единственное, что еще получается автоматически – ляпать репродукции один к одному. Ляпать их одну за другой для людей, ни хрена не понимающих в живописи, придурков и уродов… Пять одинаковых Рубенсов – это ж надо… Дерьмо!

Гнусное пойло эта текила… Гнусная жизнь… Гнусный дар – умение перерисовывать фотографии так, что они становятся живыми. Интересно, что становится с нарисованными людьми после того, как они сгорают? Да нет, что тут интересного? Сгорают, и все. Гораздо интереснее то, что выпивка у них настоящая…

– Серега! – кулак, не по-женски увесистый, молотит в дверь. – Чего опять заперся? Опять пьянствоваешь, алкаш проклятый! Кто вчера обещал завязать? Управы на тебя нету! Откуда только самогонку берешь? Ну-ка открывай, а то дверь высажу!

– Отвяжись, дура… – бормочет художник. – Хавронья! Убогая деревенская свиноматка! Что ты понимаешь в искусстве?..

Он садится на пол, прислоняется к стене и закрывает глаза. Разноцветные бабочки летают в его голове.

* * *

Я стою на улице. Свет фонарей вырисовывает дома ночного городка. Теплый воздух испанского лета наполнен запахом моря. Ветерок дотрагивается до моего лица, ласкает его нежными пальцами.

Я в первый раз вижу этот город. Настоящий, реальный город. Мой город Морайра. Город, в котором я буду жить.

Обитатели этого городка еще не знают, что я существую. Но это не так уж и важно. Завтра я приду к ним, подружусь с ними. Я понравлюсь им. Ведь у меня такое доброе лицо. Я так хорошо разбираюсь в анисовых настойках. И так люблю угощать людей выпивкой – всех, даже незнакомых.

Я словно создан для этого.

Особенности русской ультразвуковой диагностики

Совпадения

имен, фамилий и названия больницы просим считать случайностью, все же остальное – злостной и преднамеренной провокацией.

Иван Павлович Бирюков, специалист по ультразвуковой диагностике внутренних и наружных органов, врач повышенной категории, прибыл в больницу без десяти восемь утра. Его доставил личный автомобиль – БМВ седьмой серии, длинный и сверкающий на солнце, оснащенный стереосистемой, видеомагнитофоном, минибаром и персональным шофером. Иван Павлович вышел из машины, махнул рукой и сказал шоферу:

– Езжай, Прохор. Приедешь за мной в три. Купи бутылку виски и полкило севрюжьего балыка. Нет, лучше килограмм. И изволь не опаздывать.

После чего захлопнул дверцу.

Здание больницы имени Семашко, отделанное серым мрамором и темно-красным гранитом, радовало глаз строгим великолепием. Уборщицы ползали по плиткам тротуара и терли их мыльными щетками. Садовник ехал по траве на электрической газонокосилке. Пели птицы. Все было как обычно.

Иван Павлович шел по ковровой дорожке, рассеянно отвечая на приветствия. Какой-то мужчина даже удостоился его рукопожатия – кажется, это был заместитель губернатора. Симпатичная девушка бежала за Иваном Павловичем и пыталась вручить ему цветы, но была задержана бдительной охраной. Под аплодисменты собравшихся Иван Павлович вступил в прохладный вестибюль больницы, стеклянная дверь автоматически закрылась за ним, отделив от жары и шума улицы.

"Ах, эта слава, – подумал Иван Павлович, – ох уж эта популярность… Как все это утомляет"…

Эскалатор поднял его на третий этаж. Массивная дубовая дверь, золоченая табличка. Цифра 43, отделанная маленькими бриллиантами. Кабинет номер сорок три, известный всей стране – рабочий кабинет доктора Бирюкова.

– Как вы сегодня свежо выглядите! – воскликнула медсестра Тамара Коронатьевна. – В бассейне уже побывали с утра?

– Да, разумеется. Здоровье – превыше всего. – Иван Павлович потянулся всем своим сильным, тренированным, хорошо ухоженным телом. – Что у нас новенького, Тамара Коронатьевна? Корреспонденция свежая есть?

– Два письма – из Варшавы и Сиднея. Факс из Нью-Йорка пришел, приглашают вас на конференцию. Все расходы оплатят, как почетному гостю.

– Пустячок, а приятно, – промурлыкал Бирюков. – В Америку, пожалуй, съезжу, давненько уже там не был. Звонил кто-нибудь?

– Этот, индеец, Камасутрамурти, приятель ваш. Я сказала, чтоб перезвонил, но, по-моему, он не понял. Пять лет уже человек звонит, а человеческому русскому языку никак не научится…

– Не индеец, а индиец, – поправил медсестру Иван Павлович. – Я же просил с ним повежливее, Тамара Коронатьевна. Все-таки академик, лауреат Нобелевской премии…

– Видели мы таких лауреатов, – проворчала Тамара Коронатьевна. – Ботинки не вытирают, по-русски говорить не могут. Вот Папа римский вам звонил, и то по-русски разговаривал.

– Ну ладно, ладно… – Иван Павлович облачился в ослепительно белый халат, поправил перед зеркалом французский галстук. – Сколько пациентов у меня на сегодня записано?

– Четыре. И еще от мэра звонили, очень просили посмотреть одну даму, жену немецкого консула. У нее сложный случай – хронический холецистит. Без вас никак диагноз поставить не могут.