Левый глаз

– Да… – Паша хмыкнул. – Оригинально, ничего не скажешь. То есть, насколько я понимаю, ваш подопечный считает, что заболел он еще не совсем. У меня такого впечатления не создается. Впрочем, тем проще. Я не собираюсь выполнять эти условия – ни одного пункта, слышите? И, стало быть, на квартиру рассчитывать не могу. И вопрос, таким образом, снят.

– Вы в этом уверены?

– На все сто.

– Что ж, тогда разрешите откланяться, – сказал Снег и встал с кресла. – Позвольте папочку обратно, Павел Михайлович…

– Пожалуйста, Леонид Семенович, – Паша с облегчением протянул бумаги адвокату. – Извините, если что не так, но сами понимаете…

– Да нет, что вы… Очень приятно было с вами пообщаться, – толстые губы адвоката раздвинулись в улыбке. – Очень. Это уж вы меня извините за беспокойство. Я пойду, пожалуй.

– Да-да, всего хорошего.

– Кстати, – настырный Снег, вроде бы уже двинувшийся к выходу, вдруг остановился. – Чуть не забыл. Алексей Иванович просил вам передать небольшой подарочек. – Адвокат открыл портфель. – Скромный, можно сказать, скромнейший…

– Не надо мне никаких подарочков! – взвыл Паша.

– Он сказал, что это вам дар от хозяина рощи. Достойный дар. – Юрист, не обращая ни малейшего внимания на протесты доктора, достал из портфеля плоскую коробку и водрузил ее на стол. – Пожалте, Павел Михалыч. Пейте на здоровье.

После чего адвокат наконец-то соизволил открыть дверь и покинуть помещение.

А Паша стоял и ошарашенно смотрел на темно-бордовую шкатулку с золотыми надписями.

Перед ним стоял «Remy Martin Louis XIII» – коньяк ценой этак в три тысячи долларов за бутылку.

Паша слышал о таком, точнее, читал в интернете (он интересовался дорогими коньяками – совершенно платонически), но никогда, само собой, не пробовал.

Выкинуть на хрен. Разбить. Хряснуть об пол в мелкие осколки и помочиться в лужу дорогущего пойла. Не надо покупать Пашу Мятликова. Он не продается. Ни за бухло, ни за квартиру. Он вообще не продается, в принципе.

Павел обнаружил, что не дышит уже минуту – стоит соляным столпом. Судорожно хватанул ртом воздух, решительно шагнул к столу. Открыл металлическую коробку слегка трясущимися пальцами, вытащил бутылку, поднял ее над головой.

Нет, не сразу. Попробовать все-таки надо. Узнать, каким все-таки образом разлагаются богатые буржуи на загнивающем Западе. Интересно все-таки.

Паша бережно поставил на стол увесистую, украшенную печатями бутылку. Выдернул витиеватую стеклянную пробку, наклонился, приблизил нос к горлышку, сияющему золотой фольгой.

Коньяк. Коньяк и ничего больше, черт его дери. «В уникальном букете Louis XIII можно распознать множество сложных оттенков: цветочные ноты нарцисса и бессмертника, насыщенные ароматы экзотических фруктов, а также запах редких специй и сандалового дерева». Черта с два. Мятликов чуял просто запах коньяка – эликсира, что оживлял его каждый вечер в течение последних пяти лет. Эликсира, который заставлял его поверить в то, что он до сих пор не мертв. Павел широко раздул ноздри, фыркнул и хищно облизнулся. Три дня – три! – он не пил перед сном коньяка, и потому, собственно говоря, и не спал. Голова его закружилась.

– Спокойно, Паша! – громко сказал он.

Пошатываясь, он добрался до двери и запер замок на два оборота. Через несколько секунд очутился у шкафчика, где хранились полезные предметы на все случаи жизни, в том числе и посуда. Пробежался глазами по полкам – ни одной чашки, ни одного стакана. Вот дерьмо! Куча тарелок и тарелочек, одноразовых и фарфоровых, и ни одной штуковины для питья.

Павел впал в основательный мозговой ступор. Пораскинь он извилинами – вспомнил бы, что чашки, стаканы и даже рюмки находятся в соседнем кабинете, в бытовке. Но он уже превратился в безмозглое, обесконьяченное существо, не контролирующее себя, истекающее слюной, а возможно, и другими секреторными жидкостями. И потому Паша схватил первую же попавшуюся под руку глубокую миску из тонкого белого пластика и метнулся к столу. По пути умудрился споткнуться, едва не упал. Нежно, двумя руками поднял бутылку и набулькал в тару граммов сто.

Доктор Мятликов никогда не пил на работе. Никогда. Если бы кто-нибудь из коллег застукал бы его сейчас, с собачьим рычанием пьющего коньяк «Луи Тринадцатый» из одноразовой пластмассовой миски, то, вероятно, решил бы, что Мятликов сбрендил.

И не ошибся бы ничуть.

* * *

На следующий день Павел не вышел на работу. Просто не вышел. В конце концов, имеет он право раз в десять лет взять больничный? Тем более, что он оказался действительно болен – половину бутылки вчера уговорил на работе, вторую половину оприходовал дома, переместившись туда чудесным, непостижимым образом, потом пошел за добавкой в ближайший магазин, громко орал там и безобразно тряс кучей денег, требуя подать ему Луиса бля тринадцатого. В результате снова оказался дома – с тремя фляжками «Реми Мартина» – самого дешевого разлива, всего лишь VSOP flask, по полторы тыщи рублей за бутылку. Когда жена Нина вернулась домой, то нашла муженька валяющимся на полу кухни – вдрызг пьяного, с засохшими соплями, размазанными по лицу. Попытки привести мужа в чувство остались безуспешными, потому Нина просто отволокла Пашу в комнату и сгрудила на кровать как есть – бесформенной грязной кучей.

Нина все-таки была хорошей супругой. Утром (Паша и не думал просыпаться) она позвонила в больницу и сообщила, что Павел Михайлович не придет: заболел, у него температура. Перед тем, как уйти на работу, оставила мужу записку – что, мол, я уже позвонила твоему шефу, можешь не беспокоиться и валяться дальше. А в конце приписала: «Ну и скотина же ты, Мятликов».

Паша восстал из небытия только около трех пополудни, некоторое время передвигался по квартире на четвереньках, не в силах принять вертикальное положение, пока не наткнулся в скитаниях своих на нераскупоренную бутылку коньяка, забытую вчера под кухонным диваном. С третьей попытки он сумел взобраться на диван, свернул пробку и припал к живительному источнику…

Через полчаса он не чувствовал ничего. Все ушло. Боль, страх, радость и печаль покинули его, оставив место тупому бесчувственному равнодушию. Паша включил телевизор, лег на диван и проспал на нем до самого вечера, до прихода жены.

– Что с тобой творится? – спросила Нина, глядя как Павел глотает холодную минералку, стуча зубами о край чашки.

– Ничего, – ответил Павел.

На этом разговор закончился.

* * *

Павел провел дома еще один день – пролежал на кровати, молча пялясь в потолок. Он старался не думать ни о чем, но мысли назойливо лезли в голову. Он говорил себе, что отдыхает, что предается целебному безделью, что изживает собственную болезнь, ждет, пока гной полностью выйдет из него и очистит душу. Однако не чувствовал, что становится чище. Давно он не был таким вонючим и нездоровым.

И когда следующим утром все же оказался на работе – побритый, отмытый в душе, одетый в свежее и поглаженное, то вздохнул с облегчением. Попытка вырваться из привычной колеи не принесла ничего хорошего. Хотя нет, положительное все же присутствовало: доктор Мятликов понял, что его скучная и упорядоченная жизнь не так уж плоха, что есть в ней свои прелести. И не стоит искать добра от добра.

Павел пребывал в благодушном настроении до двенадцати часов дня, и решил уже было, что так и будет дальше – что возвратился он на круги своя, и ничто постороннее с привычного пути его больше не собьет.

Он ошибался, само собой.

В двенадцать позвонил Пенфеев, сукин упырь.

– Как ваше драгоценное здоровье, Павел Михайлович? – полюбопытствовал он.

– Да ничего, Игорь Петрович, – обмирая от неприятных предчувствий, ответил Павел. – Кашляю еще немного, но в общем и в целом практически выздоравливаю.

– А что ж вы вашего родственника не навещаете? Он все время о вас спрашивает. Думаю, вам стоит посетить дядю. Старым больным людям требуется не только медицинская помощь, но и душевное участие.