Лейб-гвардии майор

В канцелярии выписали паспорт, объяснили, что я по прибытии в Агеевку должен обязательно «войти в сношения с присутственными местами», взяли с меня реверс — расписку, что в положенный срок обязательно явлюсь на службу. На том бюрократические формальности закончились. Денщика разрешалось забрать с собой.

— Собирай вещи, Кирюха, — распорядился я, вернувшись домой. — Едем в деревню.

Хорошо, вещей у меня немного, иначе Кирюха и к зиме бы не управился.

И вот на нанятом возке мы трясемся по разбитой дороге. Колеса наскакивают на камни, повозка подпрыгивает. Синеют сосновые боры, обступившие нас с двух сторон. С неба падают крупные капли дождя. Кругом тихо и печально.

Закончился лес, показалось открытое поле. Далеко виднелись одинокие фигурки крестьян, потянулись нагруженные телеги.

Дорогу перегородило стадо коров. Я спросил у пастушонка, мальчишки лет двенадцати, далеко ли до Агеевки.

— Да не, — улыбаясь щербатым ртом, в котором как минимум не хватает трех зубов, говорит он. — Туточки, недалече будет.

На нем залатанный армяк и высокая меховая шапка.

— Зубы-то тебе кто выбил? Уж не тятька ли? — спрашиваю я, зная, что парней с неполным комплектом зубов в рекруты не берут и что многие родители иной раз идут на такой варварский способ «отмазки» от армии.

— Болел я, — потупившись, извещает пастушонок. — Сами повыпадали. Тятька меня бы и пальцем не тронул.

— Понятно, — киваю я. — Сам-то агеевский будешь?

— Угу. — Парнишка щелкает бичом, отгоняя от возка слишком любопытную корову.

— Стадо, наверное, барское? — предполагаю я.

То есть мое. Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса!

— Не-а, — лениво сообщает пастух. — Фомы Иваныча стадо.

— Какого еще Фомы Ивановича? Помещика, что ли, соседского? — раскинув мозгами, спрашиваю я.

— Фома Иваныч не помещик. Из простых он, из холопов.

Кулак, наверное, догадываюсь я. Хотя такого термина здесь никто не знает.

— А мельница во-о-он там, впереди, барская?

— Мельница?! — переспрашивает парнишка и начинает ковыряться в носу. — Мельница тоже не барская. Это Фомы Иваныча мельница. И лесопилка тоже евонная, — предугадывая дальнейшие расспросы, поясняет он.

На зеленом холме стоит красивый домина с большими окнами, колоннами. Вокруг раскинулся сад, поставлена беседка. По логике вещей таким я представляю себе барское гнездо, но проверить не мешает.

— Наверное, скажешь, что и тот дом принадлежит Фоме Ивановичу? — с кривой усмешкой спрашиваю я.

— А кому ж еще? — искренне удивляется пастух. — Уж не барину, конечно!

Кажется, я ничего не смыслю в крепостном строе.

Глава 17

Когда я узнал, что буду владеть приличным куском земли, лесными угодьями и тремя сотнями крепостных, то в порыве благородства сразу решил дать всем волю. А как иначе? Для меня, еще со школьной скамьи воспитанного в соответствии с масонскими лозунгами Свобода, Равенство и Братство, это было вполне естественно. Зря в меня, что ли, вдалбливали разумное, доброе, вечное?!

Когда я оперился и вышел на большую дорогу, чье имя Реальная Жизнь, то столкнулся с тем, что свобода одних почему-то сильно отличается от свободы других, что есть люди куда равнее меня и что многие братья готовы передушить друг друга.

Но все равно — быть рабовладельцем. Сразу вспомнились «Хижина дяди Тома», Некрасов с извечным вопросом «Кому на Руси жить хорошо», разного рода прочитанные или увиденные страшилки, повествующие о страшном крепостном гнете. Правда, пыл слегка охладило известие, что мой гуманизм против меня же и обернется.

Судите сами. Дав крепостным вольную, я буду платить за них подушную подать и прочие причитающиеся налоги до очередной ревизии. Первая была пятнадцать лет назад, когда следующая — никому не известно. Возможно, в промежуток уместится не одно поколение агеевцев. И год за годом я буду считаться владельцем определенного числа крепостных, несмотря на то что за это время кто-то умер, кто-то женился, кто-то родился. И за всех, указанных в «сказке», надо отдавать деньги в казну, и немалые. В итоге я быстро разорюсь, и какой кабалой для меня это кончится, страшно представить.

А может, ну ее, эту освободительную борьбу? К тому же крестьяне порой воспринимают своего барина как третейского судью и защитника от чиновничьего произвола. Другими словами, кроме прав, у помещика еще и полным-полно обязанностей.

Нет, пусть меня обличают прямолинейные, как улицы Питера, потомки, бичуют, как крепостника и полного морального урода, но я побуду в роли барина, а там увидим. Понятно, что по мере возможностей постараюсь облегчить жизнь людей, но от широких жестов воздержусь. Пока воздержусь.

Можно было появиться в деревне с урядником и барабанным боем, согнать всех обывателей и зачитать им указ о новом барине, но я решил нанести внезапный визит, без особого переполоха. У агеевцев и без меня проблем по горло, пускай мирно трудятся.

Вот и мои владения.

Мы въехали в деревню, довольно большую, дворов в сорок. Зеленоватая речушка с берегами, покрытыми камышом, делила ее на две неравных половины, соединенные дощатым мостом, потемневшим от старости. Над крышами курился дымок, пахло готовившейся едой. Людей на улице не было, не считая двух крохотных босоногих девчушек в платках и длинных рубахах. Они подгоняли прутьями гусей, едва ли не с них ростом. Птицы шипели и угрожающе вытягивали шею, но малышки попались не из пугливых.

Возок поравнялся с крайним домом, добротным, срубленным, скорее всего, из сосны — зря, что ли, поблизости произрастает шикарный сосновый бор. Наверняка все стройматериалы оттуда родом. Законным или незаконным образом, это пока неважно.

Я велел кучеру остановиться. За плетнем громко залаяла собака. На шум вышел бородатый мужик с сердитым лицом. Увидев на мне мундир, испугался, сорвал с головы колпак, низко поклонился, едва не пробороздив длинными, как у женщины, патлами землю.

— Здравствуй, барин.

— И тебе наше с кисточкой. Скажи, кто тут в деревне главный?

— Староста у нас, он же и бурмистр, Пантелей Уклейкин. До него приехали? — тоскливо спросил он.

От военных здесь, как и в прочих деревнях, не привыкли ждать хорошего. Армейские команды изыскивали недоимки, устраивали правеж и разоряли крестьян ничуть не хуже монголов, как справедливо заметил Ключевский. И пусть нас с Кирюхой двое, вдруг мы всего лишь предвестники бури, за которыми скоро потянется взвод наглых и безжалостных солдат?