Лейб-гвардии майор

На территории Речи Посполитой неподалеку от Гомеля образовалось миниатюрное государство в государстве — ветковская слобода или просто Ветка, заселенная сплошь раскольниками. Количество дворов в ней доходило до нескольких тысяч. Духовная власть в слободе принадлежала старцу Епифанию, киевскому монаху, который благодаря подлогу был посвящен в сан чигиринского епископа. Когда обман раскрылся, лжеепископа арестовали, но «воровские люди скрали колодника Епифания в Коломинском лесу» и доставили в Ветку. Там старец и развернулся. Ветковский архиерей начал лихо посвящать собратьев по вере в священников и диаконов.

Поскольку «народная тропа» к Ветке не то что не зарастала, а, наоборот — с годами становилась все шире и шире, встревоженное правительство Анны Иоанновны приступило к решению столь остро заявившей о себе проблемы. Первоначально власти отнеслись к ветковцам довольно гуманно: предлагали милость, обещали не наказывать за бегство, и только потом, когда уговоры не увенчались успехом, перешли к силовым действиям. В апреле 1735 года пять полков русской армии скрытно окружили Ветку. Солдатам приказали жилища раскольников разорить, а самих ветковцев со всем скарбом вывезти.

Операция, получившая в истории название «выгонка Ветки» прошла успешно. Пойманных староверов расселили по всей России.

Селению, в которое мы отправились, очевидно, повезло больше. Солдаты не знали, где оно находится или не смогли до него добраться, так что раскольники жили как прежде, соблюдая вековые обычаи.

Поляки опасались к ним лезть со своим уставом и предпочитали вести взаимовыгодную торговлю. Каким-то образом Потоцкие и Сердецкие договорились с общиной и установили на территории деревни машину, предназначенную для изготовления фальшивых денег. Судя по наводнившим Россию медным фальшивым пятакам, «бизнес» процветал. Ну да ладно, на то и мы, чтобы прикрыть эту лавочку.

— Нас мало, но мы в тельняшках, — усмехнулся я, прерывая пана Дрозда, живописно рассказывавшего о сложностях, что выпадут у нас на пути.

— Простите, барон, что вы сказали? — спросил шляхтич.

— Я сказал, что все будет в порядке.

— Вот ответ достойный мужчины! — поднял кубок пан Дрозд. — Сеча, вино и девушки — что еще нужно рыцарю для полного счастья? Драка впереди, вино на столе, а девушки, — он облизнулся как обжора на окорок. — Может, отправимся за ними? Я видел тут немало прекрасных паненок.

— Девушки потом, — улыбнулся я, вспомнив старую песню. — Выезжаем утром. Засиделись мы в этом городе. Пора и честь знать.

— Как пан скажет. Мне все равно, — сказал поляк и, уронив голову, захрапел.

— Гуляка, — не сдержал усмешки Чижиков. — Быстро же его свалило.

— Пусть спит, — махнул рукой я. — Да и нам стоит последовать его примеру. Туши свет, Чижиков. По койкам, гренадеры.

Глава 4

Утром выяснилось, что гость прибыл не один: с ним прискакал тощий малый лет двадцати, который хоть и считался шляхтичем, однако по польским законам вполне мог подвергнуться со стороны пана Дрозда порке, словно простой холоп, за тем исключением, что экзекуцию полагалось проводить на специальном коврике. Ночевал этот дворянчик в погребе с теми, кому на постоялом дворе не нашлось места. Гайдуки, лакеи и не сильно привередливые шляхтичи спали вповалку, не обращая внимания на прохладу и сословную разницу.

Пан Дрозд пошептался со своим человеком, а потом куда-то спровадил. На мой вопрос ответил, что не хочет посвящать в дело лишние уши.

— Больше нам никого не понадобится, — заверил шляхтич.

Он скинул парадную европейскую одежду и переоделся в походное платье. Теперь на нем были: высокая шапка с пером, черные «смазные» сапоги и кафтан, за поясом которого пан Дрозд засунул пистолет. Не забыл проводник о сабле, подвесив ее так, чтобы в любой момент можно выхватить из ножен, не теряя драгоценные секунды.

— Вашему спутнику много известно? — на всякий случай уточнил я.

— Совсем ничего, он всего лишь сопровождал меня до города. На дорогах не всегда спокойно, но теперь я не один и, клянусь Богородицей, нам нечего бояться.

— Далеко отсюда до раскольничьего скита?

— Ну, скитом это не назовешь, скорее община: деревенька дворов в тридцать, может больше, признаюсь, не считал. За полдня добраться можно, — задумчиво произнес пан Дрозд и добавил:

— Отправимся сейчас, аккурат к обеду успеем.

— А дорога какая?

— Дорога обычная, — усмехнулся пан Дрозд. — Не утопнем в грязи, значит доедем. Ну да вам не привыкать: что в Московии, что в Курляндии вашей тоже не дороги, а так… и смех, и грех. Одно название! Сначала по тракту пойдем, затем будет развилка, от нее нам в сторону леса в самую чащу. А уж дальше только на меня полагайтесь, я места эти как свои пять пальцев знаю, не заплутаем. Шляхтич приосанился, фигура его распрямилась.

«Как его распирает от собственной значимости!», — подумалось мне. Но все верно, без него, что без рук.

— Как на раскольников этих вышли? — спросил я.

— Русский посол давно уже жаловался нашему королю, что из Польши ввозятся фальшивые деньги, но вы знаете, что наш монарх не имеет большой власти. Все в руцех магнатов. Одни на вашей стороне, другие идут на поводу у французов и тех, кто больше заплатит, а бедная Польша расплачивается за их грехи. Князю Чарторыжскому надоело слышать попреки, вот он и приложил все усилия, чтобы разыскать злодеев. Он давно подозревал Потоцких и немного погодя укрепился в подозрениях. Люди князя проследили, куда ввозится много меди, а затем помог случай — один из слуг Потоцкого сболтнул лишнего. А дальше клубочек распутать труда не составило, — похвастался проводник, очевидно, сам участвовавший в этой операции.

Наскоро позавтракав холодной курятиной, гречневой кашей и пшеничными лепешками, отправились в путь. Миновали тракт и развилку, а затем, как и предупреждал пан Дрозд, забрались в лес. Стоило углубиться, и всякий контакт с цивилизацией был потерян. Мы оказались в такой девственной глуши, что стало казаться, будто здесь отродясь не ступала нога человека. Только дорожка, змейкой обвивавшая густые заросли, свидетельствовала об обратном.

Я с детства люблю лес, мне нравится бродить по тропинкам, думая о чем-то своем. Наверное, для нас, жителей среднерусских равнин, он значит то же самое, что для итальянцев Средиземное море, а для швейцарцев Альпы. Убери и жизнь потеряет немалую толику смысла и притягательности. В лесу можно найти пристанище, спастись, как моя бабушка. Ее и прочих жителей деревушки, находившейся в начале сороковых в глубоком немецком тылу, партизаны предупредили, что скоро придут каратели. Деревня в полном составе снялась с места и перебралась в сосновый бор. Целый год прожили они в землянках, пока не пришли наши. Все это время бор был укрытием, кормильцем и поильцем. Но лес лесу рознь. Вроде сейчас мы ехали по территории нынешней Белоруссии, которую я еще с советских времен привык считать своей, но этот лес почему-то кажется чужим и враждебным.

Не знаю, что послужило причиной, но внутри появилось сильное беспокойство, будто вышел из дома и не могу вспомнить — выключил или нет газовую плитку. Губы сами расплылись в усмешке: где тот дом и та газовая плита! Они остались в недосягаемом прошлом, а вот тревога… она никуда не делась. И вроде не настолько я мнительный человек, за валидол с корвалолом при всяком пустяке не хватаюсь, а вот, поди ты! Никак не могу унять подозрительную дрожь в ногах и успокоить разогнавшиеся насосики сердца. Может для храбрости сделать глоток из походной фляжки Михайлова, в которую предприимчивый гренадер налил не колодезную водицу, а вино, думая, что мне ничего не известно? Нет, так поступить, все равно, что расписаться в бессилии. По себе знаю — стоит только начать, и потом уже сам будешь искать подходящий повод. К курильщикам это тоже относится.