Лейб-хирург

Из толпы медсестер выходит девушка. Лиза?

— Здравствуйте, Валериан Витольдович!

— Какими судьбами, Ли… Елизавета Давидовна?

— Учусь на хирургическую сестру.

— Лучшая ученица, — улыбается Петрищев. — Оставляю вас, господа! Мадмуазели, за мной!

Уводит сестер. Смотрю на Лизу. Она изменилась. Решительное выражение лица, взгляд уверенной в себе женщины.

— Будете при мне, Елизавета Давидовна. Морфий, шприц, йод, перевязочные средства с собой?

— Да! — кивает.

Хочу что-то сказать, но возникшую было мысль прогоняет крик от завала:

— Живого нашли!..

К полудню из обломков вытащили еще трех уцелевших. Один тяжелый, вряд ли выживет, остальные поломаны, но поправятся. Раненых унесли в казармы. Пожарных сменили прибывшие, наконец, саперы, под командой немолодого капитана в потертом мундире.

Быстро ставлю ему задачу. Кивает и начинает распоряжаться. Работа закипела. Установив разборные краны из привезенных с собою бревен (толковый у них командир, хотя выглядит пентюхом), саперы споро стаскивают с завала крупные обломки и мебель. Сразу видно профессионалов! И снова трупы, трупы… Мужчины, женщины, дети… В дворце жили не только члены императорской семьи: приезжали гости, нередко на прием к Марии шли семьями. Гребаные террористы! Уроды шизанутые! Какой идеей можно оправдать убийство невинных людей? Из-за этого в моем мире я ненавидел фанатиков всех мастей, теперь и здесь буду ненавидеть. Доберусь я до них! Зубами рвать буду!..

— Валериан Витольдович!

Оборачиваюсь — Бурденко. Рядом с ним служанка с подносом. На нем тарелки с бутербродами и стаканы с чаем.

— Перекусите, чем бог послал, а я пока подменю. Все равно заняться нечем. Раненых, которых принесли, мы уже прооперировали.

Золотой человек, Николай Нилович! Душевный! Зову Мишу. Вдвоем быстро расправляемся с бутербродами и чаем. Бурденко тем временем констатирует смерть двух жертв.

Наблюдаем за этим, не переставая жевать. Смертью врача не удивить и аппетит не испортить, она наша вечная спутница.

— Ваше высокородие! — от завала летит перемазанный унтер-сапер. — Государыню нашли.

Кажись, живая.

Роняю недопитый стакан на поднос.

— Показывай!

Бежим к завалу. Следом устремляются Бурденко с Михаилом и цесаревич. Решительно останавливаю их у границы обломков.

— Нельзя туда всем. От большой тяжести завал может поползти.

— Ая? — умоляюще смотрит цесаревич.

— Вам — особенно. Вы здесь старший и единственный из дома Романовых.

Смотрит недовольно. Плевать! Следом за унтером взбираюсь на самый верх завала.

Несколько саперов топчутся у засыпанного штукатуркой письменного стола. При виде меня расступаются. Присаживаюсь на корточки и заглядываю под столешницу. Между двумя тумбами, скорчившись, лежит женщина. Сквозь пыль на платье просматривается голубая лента. Ну, да, спасателям я про нее говорил. Женщина лежит на боку, затылком ко мне, лица не видно. Вытягиваю руку, отвожу растрепавшиеся волосы и осторожно трогаю щеку. Кожа теплая. В ответ на мое прикосновение — стон. Жива! Встаю.

— Так, братцы! С четырех сторон приподнимаем стол, один аккуратно достает женщину. Не дергать! У нее, похоже, защемлена нога, можно сделать худо.

— Понял, ваше высокородие! — говорит унтер и поворачивается к саперам: — Давай, братцы!

Отскакиваю, чтобы не мешать. Почему сам не лезу? Во-первых, у саперов получится лучше.

Во-вторых… Помните ссаженные до крови руки гвардейцев? Я хирург, мне пальцы нужны целые.

Саперы стонут от натуги — стол тяжелый, дубовый. Зато крепкий — это вам не мебель от Икеи, выдержал свалившиеся на него балки. Вон, они, сброшенные, в стороне лежат, на столешнице видны следы от их падения. Унтер ныряет между тумб и, пятясь, вытаскивает на руках драгоценную ношу. Ползет на коленках и локтях. Встает.

— За мной! Аккуратно.

Спускаемся вниз. Осторожно ставлю ноги на обломки. Не хватало оступиться и сломать ногу — здесь это как два пальца. Некоторые из обломков угрожающе шевелятся под подошвами ботинок. Наконец твердая почва. К нам бросается цесаревич.

— Мама!

— Отойдите, ваше императорское высочество! Сейчас не до чувств.

— Она жива?

= Да.

Пока. А там посмотрим… По моему знаку унтер укладывает Марию на носилки. Она стонет.

— Елизавета Давидовна!

Подскакивает Лиза.

— Морфий! Живо!

Скальпель распарывает рукав платья пострадавшей. Желтоватая жидкость из шприца уходит в вену. Молодец, девочка! И вправду лучшая. Государыня затихает. Начинаю осмотр.

Голова, грудь, руки… Все цело. Задираю подол. Нескромному взору открываются чулки и панталоны. Плевать. Левая нога в норме, а вот стопа правой неестественно вывернута.

Осторожно ощупываю голень. Перелом, как минимум в двух местах, со смещением. В остальном повезло тещеньке, кто-то за нее сильно молится. Даже если кончится ампутацией… Хм! А зачем? Зря, что ли хлопотал?

Оправляю подол, встаю и натыкаюсь на десятки взоров. Они словно пронзают. Саперы бросили работу и столпились возле нас.

— Государыня жива, братцы! И жить будет.

— Ур-ра! Ур-ра!..

Солдаты самозабвенно орут и бросают вверх фуражки. К моему удивлению к ним присоединяются и Миша с Бурденко. Только Лиза не кричит, но улыбкау нее на все лицо. Не знал, что тещеньку так любят.

— Продолжайте, господин капитан! — говорю командиру саперов, когда все смолкают. — Михаил, Елизавета Давидовна — вы со мной. Будете помогать при операции. Николай Нилович, подмените меня?

— Хорошо! — кивает Бурденко.

— Не знаете, где тут поблизости рентгеновский аппарат?

— Там! — он указывает на казармы. — Передвижной недавно привезли, Вельяминов прислал.

Ну, Николай Александрович, ну, умница! Расцелую…

— Ая? — подскакивает цесаревич. — Мне что делать?

— Отдайте приказ кому-нибудь из гвардии отправиться в мастерские Сиротина и привезти оттуда аппараты Илизарова — все, какие имеются, а также дрели со сверлами. Очень нужно.

Запомнили?

— Да! Сам поеду!

Цесаревич срывается с места.

— Захватите с собой гвардейцев! — кричу вслед. Цесаревич машет рукой: мол, услышал и скрывается за машинами.

Повинуясь моему знаку, унтер и еще один сапер поднимают носилки. Шагаю рядом, Михаил и Лиза — следом. Саперы идут легко — ноша не тяжелая.

— Как зовут тебя, братец? — спрашиваю унтера.

— Унтер-офицер Прохоров, ваше высокородие.

— Считай, что уже офицер, — говорю. — На руках государыню из завала вынес. Станешь благородием.