Лейденская красавица

Прежде всего он поздравил Питера и очень серьезно пожалел себя, так как действительно бег стоил ему такую сумму, которую он едва ли мог бы выплатить. Затем он похвалил серого рысака и спросил, не продается ли он, предлагая как часть уплаты своего вороного.

– Добрый конь, – сказал он, – однако имеет кое-какие пороки, которых я не стал бы скрывать, если бы пришлось назначать ему цену. Например, менеер [11] ван де Верф, вы, может быть, заметили, в какое неловкое положение он поставил меня к концу бега? Есть вещи, которых он всегда пугается, и в том числе он боится красного плаща. Не знаю, видели ли вы, что на валу около рва вдруг показалась девушка в красной шубе. Лошадь сейчас же шарахнулась в сторону, и можете представить, что я испытал в эту минуту, когда того и ждал, что сани мои опрокинутся, а в них ведь сидела ваша прелестная родственница. Кроме того, я таким образом чуть не лишился всех своих шансов на выигрыш, потому что обыкновенно, испугавшись, вороной начинает упрямиться и не хочет идти дальше.

11

Менеер – мой господин (голл.).

У Лизбеты захватило дух, когда она услышала это объяснение. И действительно, ей вспомнилось, что возле них показалась девочка в красной шубе и лошадь отшатнулась, как будто в самом деле испугалась. Неужели капитан действительно намеревался опрокинуть «барсука»?

Между тем ван де Верф отвечал, как всегда, не спеша. Он, по-видимому, принимал объяснение Монтальво. По крайней мере, он сказал, что также видел девушку в красном, и выразил удовольствие, что все обошлось благополучно. Что же касается предлагаемой сделки, то он с удовольствием принял бы ее, так как серый, хотя и хороший конь, но стареет, а вороной – одна из самых красивых лошадей, каких ему приходилось видеть. Но тут Монтальво, в действительности не имевший ни малейшего желания расстаться со своим ценным бегуном, по крайней мере на таких условиях, переменил разговор.

Наконец, когда мужчины – а женщины и подавно – насытились, а прекрасные фламандские кубки уже не в первый раз искрились лучшими рейнскими и испанскими винами, Монтальво, воспользовавшись наступившей паузой, встал и заявил, что просит позволения воспользоваться привилегией иностранца между гостями, чтобы предложить тост за своего соперника в сегодняшнем беге Питера ван де Верфа.

Все присутствовавшие с радостью приняли предложение, так как все очень гордились успехом молодого человека и многие выиграли, держа пари за него. Выражения одобрения еще более усилились, когда испанец начал свою речь с предмета, в котором все присутствовавшие были компетентными судьями, – с красноречивой похвалы выдающимся качествам ужина. Редко ему приходилось, – уверял он всех, и особенно почтенную вдову ван Зиль, кулинарная слава которой, по его словам, долетела до самой Гааги (при этом комплименте вдова вспыхнула и принялась так усердно обмахиваться веером, что опрокинула кубок Дирка, облив его новый камзол брюссельского покроя), – редко приходилось есть столь вкусно приготовленные кушанья и пить такие изысканные вина даже при дворах королей и императоров, папы и его архиепископов.

Затем, переходя к главному предмету своего спича, ван де Верфу, он поднял бокал за него, за его сестру и лошадь, выражаясь самыми подходящими изысканными оборотами, не впадая в преувеличение. Он откровенно признался, что поражение было для него горько, так как все солдаты гарнизона надеялись видеть его победителем и могли держать пари за него на суммы, превышающие их средства. Также, при случае, он во всеуслышание повторил историю девушки в красной шубе. Затем, понизив голос, более спокойным тоном он обратился к «тетушке Кларе» и «дорогому хееру [12] Дирку», говоря, что должен извиниться перед ними обоими за то, что так безрассудно долго задерживал ювфроу Лизбету сегодня после бега. Когда они узнают, в чем дело, они, безусловно, не станут больше порицать его, особенно если он скажет им, что это отступление от общепринятых правил было вызвано желанием спасти человеческую жизнь.

12

Xеер – господин (голл.).

Он рассказал, как тотчас после гонки один из его сержантов разыскал его и сообщил, что задержана женщина, предполагаемая колдунья и еретичка, заподозренная в покушении на убийство и воровство, и просил его по причинам, которыми он не хочет утомлять своих слушателей, немедленно заняться этим делом. Кроме того, – так говорил сержант, – эта женщина, по свидетельству некой Черной Мег, в тот день после обеда обратилась с самыми богохульными и предательскими речами к ювфроу Лизбете ван Хаут.

Конечно, каждый из присутствующих разделит его отвращение к еретикам и предателям, – продолжал Монтальво, и тут большинство из гостей, особенно тайные приверженцы новой религии, перекрестились. – Но и еретики имеют право на беспристрастное рассмотрение своего дела. По крайней мере, он лично придерживается такого мнения, и хотя является солдатом по профессии, но от души ненавидит бесполезное пролитие крови.

Большой опыт научил его также недоверчиво относиться к свидетельству доносчиков, имеющих денежные выгоды в уличении обвиняемого. Наконец, ему казалось неудобным, чтобы имя молодой девушки хорошего происхождения было замешано в подобной истории. Как известно из последних эдиктов, ему в таких случаях дана неограниченная власть, и он получил приказание всех подозреваемых в принадлежности к секте анабаптистов или другой форме ереси немедленно отправлять в суды, а в случае поимки бежавших еретиков и удостоверения их личности немедленно казнить их без дальнейшего допроса. При подобных обстоятельствах, боясь, что молодая девушка испугается, если узнает его намерение, а с другой стороны, желая иметь ее свидетельство, он решился прибегнуть к хитрости. Он попросил ее сопровождать его в поездке по небольшому делу, и она любезно согласилась.

– Друзья, – продолжал он все более и более торжественным тоном, – конец моего рассказа короток. Я должен поздравить себя с принятым мною решением, так как при очной ставке с задержанной наша любезная хозяйка клятвенно опровергла выдумку доносчицы. И я, следовательно, мог спасти несчастное, как мне кажется, полоумное существо от неминуемой ужасной смерти. Не правда ли, ювфроу?

Лизбете, опутанной сетями обстоятельств, совершенно не знавшей, что предпринять, оставалось только утвердительно кивнуть головой.

– Мне кажется, что после моего объяснения нарушение общепринятых правил может найти себе извинение, – заключил Монтальво. – И мне остается прибавить только несколько слов: мое положение здесь совершенно особенное. Я – официальное лицо, но между тем смело говорю среди друзей, подвергая себя опасности, что кто-нибудь из присутствующих может направить мои слова против меня же. Впрочем, я этого не думаю. Хотя нет в Нидерландах более ревностного католика и более преданного своей родине испанца, чем я, меня обвинили в том, что я выказываю слишком большую симпатию к вашему народу и поступаю слишком мягко с теми, кто навлек на себя неудовольствие святой Церкви. Что касается применения моих прав и правосудия, я согласен сносить подобные обвинения. Но на свете не всегда правда берет верх. Поэтому, хотя я рассказал вам только истину, я должен сказать, что в интересах нашей хозяйки, в моих собственных интересах и в интересах всех сидящих за этим столом лучше было бы не распространяться особенно о подробностях этого происшествия. Пусть оно умрет в этих стенах. Согласны ли вы, друзья?

Побуждаемые одним общим порывом, а также общим, хотя и бессознательным страхом, все присутствующие, даже осторожный и дальновидный ван де Верф, отвечали в один голос:

– Согласны!

– Друзья! – сказал Монтальво. – Это простое слово дает мне такую же глубокую уверенность, как какая-нибудь торжественная клятва, такую же уверенность, какую дала клятва нашей хозяйки, на основании которой я счел себя вправе отпустить несчастную, хотя в ней подозревали бежавшую еретичку.

Монтальво закончил свою речь вежливым общим поклоном и сел.

– Что за добрый, что за восхитительный человек, – проговорила Клара, обращаясь к Дирку среди шума поднявшихся разговоров.

– Да, только…

– Какая наблюдательность и какой вкус! Ты слышал, что он сказал о нашем ужине?..

– Слышал что-то мельком.

– Правда, все говорят, что мой тушенный в молоке каплун, какой у нас был сегодня… Что это с твоим камзолом? Ты раздражаешь меня, не переставая тереть его…

– Ты облила его красным вином, вот и все, – недовольным тоном отвечал Дирк, – он испорчен.

– Не велика потеря: по правде говоря, Дирк, я не видала камзола, хуже сшитого. Вам, молодым людям, следовало бы поучиться одеваться у испанских дворян. Взгляни, например, на его сиятельство графа Монтальво…

– Мне кажется, тетушка, я сегодня уже достаточно слышал об испанцах и капитане Монтальво, – перебил свою родственницу Дирк, едва сдерживая себя. – Сначала он увозит Лизбету и пропадает с ней целых четыре часа, затем сам напрашивается на ужин и садится с ней на почетный конец стола, предоставляя мне скучать на противоположном конце…