«Лейс» с особым вкусом
Шрифт:
Тогда Вова сидел за столом и жадно хрустел высыпанными в большую стеклянную миску чипсами, повернувшись спиной к окну, из-за чего он не заметил подъехавший к дому родительский автомобиль, прорывающий длинные колдобины в грязи, слега усыпанной недавно выпавшим снегом, и не услышал громкий стук маминых каблуков по оголённому полу веранды. Она возвращалась из Михайловского сельсовета, где занимала
Нежелание вновь и вновь возвращаться к пройденной несколько раз теме заставляло Вову избегать ситуаций, способных породить внутри матери новый пыл. Одним словом – быть ниже травы и тише воды. Но не в тот ноябрьский вечер. Опьянившись тайным искушением, он полностью позабыл голос внутреннего разума и все свои предостережения. А с приходом матери стало слишком поздно для исправления непоправимого.
Входная дверь распахнулась, и Вова увидел усталые мамины глаза. Она вошла в комнату, и – самое страшное – не двигаясь, встала у порога, словно впав в ступор, когда поблекший очередной волной головной боли взор опустился на миску с обжаренными картофельными ломтиками. Она будто пыталась решить: реально ли сын осмелился нарушить строгий запрет или ей попросту привиделось? Лицо её приобрело вышесказанное выражение, а плотно сжатые губы спустя минуту молчания медленно, можно даже сказать с ласковой интонацией в тихом голосе произнесли:
– Вовочка, мне это не нравится.
Она сделала несколько шагов вперёд, пронзая сына взглядом.
– Мне это совсем не нравится, – повторила она, оказавшись рядом с Вовой
на расстоянии вытянутой руки. Тот уже мог чувствовать исходивший от матери слабый запах духов. – Немедленно выброси эту гадость!Но он даже не пошевелился. Страх холодными сетями опутал его тело и твёрдым комком встал в горле, не давая и звуку просочиться наружу. Светлым оставалось лишь сознание, при виде матери освободившееся от уз искушения. Оттого ему был известен дальнейший исход этого события, и слёзы сами собой наворачивались на глазах, готовясь покатиться по пухлым щекам в жалостливом знаке, хоть внутренний голос яростно приказывал ему держаться из всех сил. Ведь слёзы ещё больше взбесят и без того злую мать, которая, не став дожидаться сына, схватила миску и твёрдой, решительной походкой направилась в сторону жарко горящей печи.
«Нет, постой, пожалуйста, постой!» – вопил взывающий к милости Вовин разум, желая пообещать, что подобного никогда более не повторится. Однако его губы оставались сомкнутыми, и расплывчатому в слезах взгляду открылась страшная картина: надев близлежащую прихватку, мама подняла крышечку конфорки чугунной печной плиты с протянувшейся от неё небольшой трещиной и перевернула миску. Вова увидел, как лакомые кружочки один за другим исчезают в поднимающихся языках танцующего пламени. Затем с громким стуком она опустила крышечку и вернулась обратно к столу, поставив миску перед сыном.
– Ты меня очень расстроил, Вова, – произнесла она, медленно проговаривая каждый слог. – Ты не послушался меня и пренебрег всеми моим стараниями помочь тебе… Сделать тебе как можно лучше…
– Прости… я… я… – Вова хотел было попросить прощение, но выступившие слёзы заглушили слова. Он не мог отвести глаз от миски: к прозрачным краям прилипло несколько зелёных частичек укропа, и, глядя на них, игла обиды скорбящей болью пронзала сердце мальчика, будто смотрел он в гроб, на покоившегося в нём дорогого душе человека (или другого живого существа). Ему хотелось отвернуться, не видеть миску и печальные образы, что рождались в голове. Хотелось, и не получалось, ибо некая неведомая сила лишила его воли.
Конец ознакомительного фрагмента.