Лицей 2019. Третий выпуск
Шрифт:
В купе для проводников через приоткрытую дверь я заметил красивую девушку в тёмно-синей железнодорожной форме. Когда я окликнул её, она, кажется, разгадывала кроссворд, забавно, как школьница, покусывая колпачок шариковой ручки.
– Кофе?
– Ага.
– Вам с сахаром? – охотно суетится она в шкафчике, где хранятся дешёвые сладости и напитки.
– Да, если можно – два.
– Ой, а сахара нет, – виновато улыбается проводница. – Может, шоколадку возьмёте?
– Не нужно. Просто кофе.
Приятно, когда миловидная девушка, пусть и по долгу службы, оказывает внимание: шуршит пакетиком, волнуется, прячет
Я смотрю в тусклое стекло и вижу человека с застывшим взглядом, жадно глотающего дешёвую горечь из пластикового стаканчика, а если сморгнуть это видение, взору откроется мутная движущаяся степь с одиноко мерцающими огоньками. Я мысленно оставляю себя одного в степных сумерках и, завязнув в сочной грязи под звёздным небом, прислушиваюсь к звуку удаляющегося поезда…
– Простите. Не подскажете слово из семи букв? – слышу за спиной голос девушки-проводницы.
– Что? Да, конечно.
Оборачиваюсь. Вижу её умный, пытливый взгляд, робость и нетерпение.
– Философское понятие, способ идеального человеческого существования вопреки социальной и биологической необходимости? Семь букв. Я решила, что счастье…
– Счастье? Надо подумать.
– А вы проходите в купе. В ногах правды нет, – сказала она банальность и натянуто улыбнулась.
– Но правды нет и выше, – зачем-то сболтнул я, вошёл в купе и сел рядом.
В окошке замелькали размытые огни, привокзальные хижины, мрачные товарняки. Поезд нехотя тормозил, вползая на незнакомую станцию. Яркие прожектора обнажили его зловещее гусеничное тело.
– Ой, я пошла, – пролепетала девушка и выпорхнула из купе.
Через минуту я почувствовал сумеречное дыхание станции с примесью осенней гари и сигаретного дыма. По ногам загулял холод. Из вагона вышли два пассажира – девушка-студентка и её пожилая мать в каракулевой шапке, волочащая за собой непонятно чем набитый старомодный рюкзак. Девушка с чёрной женской сумочкой, вероятно, стеснялась матери и ядовито подгоняла её, приглушая слова, но выразительно интонируя шипящими. Станция была незначительная, пятиминутная. Проезжая подобные места, я всегда думаю, как бы мне жилось здесь и что бы я стал в этой глуши делать. После некоторого размышления и вглядывания в безлюдные одичалые дворы, словно бы брошенные кем-то небрежно в поле, мне всегда делается страшно. А живут ли там вообще люди? И если живут, то как…
Вскоре вернулась красивая проводница, и мы познакомились.
– Иван.
– Очень приятно. Катя.
Я попросил ещё кофе, а она налила себе чаю. Я осмелился угостить её шоколадкой. Она согласилась. Так мы перешли на “ты”.
– Теперь станция не скоро будет, – сказала девушка. – Можно кроссворд погадать.
– По-моему, ты ошиблась.
– В смысле?
– Насчёт “счастья”.
– У тебя есть другой вариант?
– Да. Я над ним думаю.
– Интригующе, – ухмыльнулась
она.– Да пустяки… Ты где-то учишься?
– На психолога, заочно. А здесь подрабатываю.
– Я так и понял.
– А ты?
– Где учусь? Да нет, я работаю… Актёр театра.
– Интересно.
У “самовара” показалось сонное, добродушное лицо старушки в сером пальто. В руках она держит предварительно вынутую из целлофанового мешочка личную дорожную кружку. Кружка жёлтая, с гротескным изображением сисястой бабы и надписью: “С днюхой, мужик”.
– Деточка, налей кипяточку. А чай у меня у самой есть.
За окном уже ничего не мелькало. Стояла тёмная пелена, и только звёзды знали, как черно и страшно в холодной степи, как трудно одинокому, хмельному, забредшему кривым путём к блистающим под луной рельсам, не положить на них свою шальную голову.
– Дай тебе бог здоровья, милая. А чая не нужно, у меня и у самой чай найдётся…
Старушка медленно уходила в душную утробу вагона и долго ещё что-то бормотала сама себе.
– Слушай, Кать. А те двое в тамбуре ещё стоят?
– Стоят. Точнее, сидят на корточках.
– Я пойду… выйду ненадолго.
– Зачем? Ты ведь слово обещал сказать…
– Я только воздухом подышу и вернусь. Душно тут.
И зачем нужно было говорить ей, что я актёр, когда я всего только простой как рубль консультант отдела бытовой техники в гипермаркете. Не понимаю…
Я зашёл в сортир, смыл с лица холодной ржавой водой стыд и жирный пот, назойливо выступавший в душном, натопленном вагоне. Ну да, понравиться ей… Я смотрю в мутное зеркало, зализывая назад мокрыми ладонями отросшие за полгода волосы. Надо бы подстричься. И этот эксперимент с крашеной прядью под седину – какая всё-таки глупость… Ну не рассказывать же ей о том, как изо дня в день я надеваю белую рубашку, дурацкий бейдж и с усталой полуулыбкой, при полном отсутствии жизни в глазах, объясняю похотливой домохозяйке, как пользоваться кофеваркой. Поэтому отныне я актёр… Маргинальное пространство несущегося во тьму поезда позволяет быть кем угодно, всё здесь подвешено в воздухе, оторвано от привычной жизни, и возможность повторной встречи с попутчиком ничтожно мала… Однако надо выбираться из сортира.
Так и есть. Они до сих пор в тамбуре. Сидят на корточках друг против друга в железном прямоугольнике с зарешёченными окнами, будто в карцере.
– О, снова ты! Погреться пришёл? – пошутил улыбчивый Димон. – Выпьешь?
– Выпью, – ответил я.
– Ну, садись, дружище. В ногах правды нет.
Я присел на корточки. Славик одобрительно осклабился и сделал глоток из горла.
– Я – Дима, он – Слава. А тебя как звать?
– Иван.
– Дай ему, Слав, пускай погреется. Извиняй, мы без закуси.
– Да нормально всё, – я отпил из бутылки.
– До конечной?
– Ага.
В бутылке были русские луга, похороненные до весны, выстуженные до ковыльей кости. Точнее, водка называлась “Русские луга”, но вкус оправдывал название. Помнится, такую я пил в юности. Тогда всё равно было – что есть, что курить, что пить. И дорога казалась странствием, а не поездкой по необходимости. Алкоголь подействовал как обычно – потянуло на философию.
– Вот ты сказал, что в ногах правды нет, – обратился я к Димону. – Интересно, что не ты первый, кто сегодня мне об этом говорит. А в чём, по-твоему, правда?