Лицей 2020. Четвертый выпуск

Борис Пейгин родился в Северске Томской области. Таинственно-монотонные, но умные стихи с каким-то строгим стержнем, насупленным сосредоточением. Стихи, насыщенные тревожной образностью, одновременно интеллектуальные и иррациональные.

Так радугой блестит засвеченная плёнка,Так в небе городском нет ни одной звездыВ дымах далёкой ГРЭС, под облачной клеёнкой,Так время мчится вскачь, как Сивка без узды.

Если поэзия, попавшая в короткий список, показалась мне отобранной на определённый, вполне угадываемый вкус, то проза очень и очень разнообразна.

Вообще, проза этого сезона была мне ближе, или, если выражаться точнее, судить о ней я имею больше права.

Иногда завораживает языковая гуща, пленяет стилистический эксперимент, иногда язык довольно прост, как речь подростка, но захватывает само движение той истории, которую тебе рассказывают, и возникает впечатление ободряющей свежести.

То, что я читал в финале и что обязательно придёт к читателю, – это и антиутопия, фэнтези и детектив в одном флаконе, и подробное трагикомичное повествование о сегодняшних школьных реалиях, и церковная тема, и судьбы воспитанников детского приюта, и будни молодого провинциального полицейского без лакировки и демонизации.

Читая сборник рассказов петербуржца Рината Газизова “Отправление”, я вспоминал манифест обэриутов: “В своём творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его. Конкретный предмет, очищенный от литературной и обиходной шелухи, делается достоянием искусства”. В этих рассказах главное – приключение слов. Странное их сочетание и переплетение, требующее зоркости, неожиданно оживляет всё – людей, собак, улицы, и даже делает убедительными реплики самой смерти. Влажный листок с тонким акварельным рисунком рвётся и комкается опять и опять… Таков приём: импрессионизм оборачивается абсурдизмом. И тут какая-то важная правда жизни – жалкости и жалости.

А вот совсем-совсем другая проза.

Реалистичная, понятная, основанная на жизненном материале, который автору даёт его работа.

Житель Пензы Сергей Кубрин – старший следователь полиции. Хочется верить, что и эта литература, и дневник, который он постоянно ведёт в соцсетях, – симптомы здоровой открытости и очеловечивания правоохранительной системы.

Его герой опер Жарков – сильный, смелый, но и в чём-то слабый, сомневающийся, живой.

После вручения премии я спрашивал Кубрина в лоб: “Каково это – допрашивать? Можно ли быть честным писателем и работать в полиции?” Сергей ответил: “Все преступления на земле совершаются из стремления стать счастливым. По сути допрос – разговор о счастье, о причинах поиска этого счастья. При этом допрашивать очень легко, если уважать подозреваемого. Потому что все мы люди и каждый при любых обстоятельствах должен оставаться человеком”.

Это рассказы не только о следователе, но и о мучительном “я” совершающих преступления, делающих других несчастными, часто по неосторожности.

“Мне нужна помощь. Я сбил человека”.

“Ребёнка”.

“Я уехал, что делать – хз”.

Потом удалил текст. Сам себя закапывает. Никто не должен знать. Камер там вроде нет, были встречные машины и, может, ещё пешеходы. Ну и что дальше.

Вода ласкала его тело. Распаренный, вылез он из душа, разложил диван и взбил подушку, чтобы скорее проститься с этим неприятным вечером. Но куда там. Стоило лечь и притвориться, что вот-вот уснёт и всё обязательно кончится, как всплывал пред глазами мальчик. Маленький совсем, с рюкзаком, должно быть, первоклассник.

Он поднялся и опять было заплакал. Не вышло, слёз на всё не хватит. Живи теперь и думай как.

Легко ли быть полицейским? Выполнять повседневную работу то ли спасателя, то ли разгребателя грязи, иметь дело с непрерывным мутным потоком бед и кошмаров, с самыми тяжёлыми и злыми людьми, пропитываясь их духом, и знать, как на тебя смотрят вокруг. Как на парию. Иногда как на оккупанта. Увы, это слишком часто так, и немало вымогателей и истязателей, из-за которых образ полицейского остаётся таким.

Усталые размышления и сводки нервных буден кубринского опера – исповедь от первого лица, от косматой образины чудища из “Аленького цветочка”. Он всем страшен и чужд. “Побудьте день вы в милицейской шкуре – вам жизнь покажется наоборот…”

Мирные жители его называли по-всякому. Родственники злодеев, которых он кольцевал, кричали (литературно): “Сука!” – и добавляли (жизненно): “Сдохни!” Обиженные заявители, кому Жарков по разным причинам не мог помочь, с удовольствием (словно другого не ожидали) говорили: “Оборотень!”, зачем-то растягивая первую “о”. Потерпевшие, которым помочь удалось, незаслуженно бросали: “Ещё бы не помог! Мы платим налоги”, будто сам Жарков никаких налогов не платил. Случайные прохожие могли проронить сквозь зубы “Мусор!”, сквозь дворы – убежать, сквозь время – вернуться в отдел и выдать: “Спасите!” Не выдать – потребовать, потому что избили, ограбили, обманули, развели, а полиция должна приходить на помощь – незамедлительно и каждому.

– Мы законы знаем! Мы жаловаться будем!

Без повода и с причиной, и так по кругу: что только не слышал про себя Жарков.

Может, одни только жулики называли его по имени-отчеству и не желали ничего такого. “Георгий Фёдорович! Начальник!”

Читая Кубрина, веришь в то, что понятно теоретически: они, конечно, все очень разные, эти люди в погонах.

Под шкурой, под личиной чудища живёт и страдает светлый и чистый человек.

Надеюсь, Сергей Кубрин будет возрастать в мастерстве и – это надо говорить прямо и громко – сохранит честь и мужество. Особое мужество показывать сложную правду о том деле жизни, которое он выбрал, – жесть, мрачняк, ярость, смелость, риск, отзывчивость и усталость, невыносимая усталость…

Повесть москвички Екатерины Какуриной “Маркетолог от Бога” читать лично мне было очень интересно. Потому что она живая, откровенная и с юмором. Все, о ком она пишет, видны, и ждёшь, что же будет на следующей странице. Здесь есть и любовная коллизия, и портретная галерея персонажей нашего времени, в том числе совсем юных, и главное – история про то, что неизвестно большинству и героине тоже было незнакомо. Она открывает для себя новый, церковный мир, при погружении в которой постепенно меняется – нет, не плакатно и резко… А как – узнаете, прочитав.

– Ты знаешь, что у нас там образок “Иверская” бракованный?

– Знаю, – говорю гордо. – Мало того – я уже всё исправила.

Там и правда была царапина на фото. Я подумала: “Так не пойдёт” и быстренько всё потёрла в фотошопе, залила на сайт и осталась довольна собой.

– А ты знаешь, что он раньше был нормальный, а теперь бракованный?

Чёрт. Оказалось, по легенде, в девятом веке один из иконоборцев ударил копьём по образу – и потекла кровь. Воин пал ниц, все вокруг уверовали, происходили многие чудеса и четыре ближайшие деревни крестились. С тех пор Иверскую изображают с небольшой раной на щеке, которую я, по доброте душевной, удалила.

– Ладно, – говорю, – сейчас нарисую обратно.

Рома смеётся. Сложно не отметить, что он симпатичный.

– Ты, значит, тут недавно? И как тебе?

– Круто, – говорю, – двенадцать лишних выходных, кому не понравится?

Здесь есть и резкие шуточки, и недоумение, и умиление, и даже что-то лесковское: сердечные русские люди, собранные вместе у подножия Креста. И есть интонация – свежая и искренняя.

Я рад, что мне довелось отбирать победителей “Лицея”, прочитав полторы тысячи страниц и окунувшись в гул и гомон моих младших современников. Я рад печатать их из номера в номер в журнале “Юность”. Считаю это важнейшей задачей – давать пространство пишущим.

Кто такой “молодой писатель”? В возрасте этих авторов писали Пушкин и Лермонтов, Маяковский, Шолохов, Набоков… Обаяние юности, несомненно, присутствует в том, что вошло в эту книгу, но дело точно не в том, сколько кому лет. Можно назвать их новыми писателями – так будет вернее.

Мне бы хотелось, чтобы они, новые, остались в литературе и продолжали писать.

Ослеплённый пёстрым сверканием прочитанного, тру бессонные глаза и всё же думаю, что самые яркие произведения у них ещё впереди.

Сергей Шаргунов

Номинация Проза Первое место Ринат Газизов Отправление. Сборник рассказов

Три правила Сорок Сорок