Личная жизнь Александра I

Вигель пишет про весну 1812 года: «Показалась на горизонте ужасная, великолепная, блестящая комета с огромным хвостом, которой подобной я во всю жизнь мою не видывал ни прежде, ни после. Все лето, вплоть до осени, горела она на нашем небе и извещала мои вечерние и ночные прогулки. Как простолюдин, веровал я в сие страшное знамение и в мрачных мыслях невольно стал переноситься в будущее».

Отечественная

О первой Отечественной войне написано много исторических трудов, статей, диссертаций, романов и стихов, подробно и внимательно разобрано каждое сражение, каждая стычка. В мою задачу входит дать только краткий, поверхностный обзор этих кровавых событий второй половины 1812 года.

При Александре в Вильно было много советчиков, определяющих тактику и стратегию предстоящей войны. В конце концов все сошлись на термине «скифский план», именно в таких терминах генералы оценивали начало войны. Скифский план — это заманивать неприятеля в глубь страны, не давать серьезного сражения (а Наполеон рассчитывал именно на быструю, победоносную битву), изматывать противника уничтожением его флангов и, грамотно отступая, оставлять после себя мертвую, выжженную территорию без провианта и жилья. План, конечно, хороший, но он был не столько хитроумным и гениальным, сколько вынужденным. Русская армия при всем желании не могла дать большого решающего сражения, потому что была малочисленна и разъединена.

Информация относительно численности армий у историков разнится. Наполеон привел к границам России 420 тысяч солдат (235 тысяч он оставил во Франции и в Пруссии). При этом император знал, что целиком положиться он может только на французскую, закаленную в сражениях часть армии, прочих он собирал по всей Европе. Это были плохо обученные рекруты, которым наплевать на Францию и ее величие.

У русских на границе было 210 тысяч солдат, но армия была рассредоточена. Во главе 1-й Северной армии стоял главнокомандующий Барклай де Толли (герой недавней Финской войны). Армия Барклая размещалась на линии Немана. 1-й армии подчинялись казаки атамана Платова. Во главе 2-й армии — Южной — стоял Багратион, сподвижник Суворова, она стояла между Неманом и Бугом. 3-я резервная армия под командой генерала Тормасова стояла у Луцка, прикрывая путь на Киев.

С. П. Мельгунов, который относится к Александру, мягко говоря, скептически, говорит, что тот мнил себя великим полководцем и потому поехал в Вильно. А. А. Корнилов замечает, что Александр просто почитал своим долгом находиться в армии, но нашлись умные люди, которые посоветовали ему оставить армию, мотивируя это тем, что царь будет сковывать действия своих генералов. Любимая сестра Екатерина Павловна вторила генералам: «Ради бога, не поддавайтесь желанию командовать самому!.. Не теряйте времени, надо назначить командующего, в которого бы верило войско, а в этом отношении вы не внушаете никакого доверия!» Горький совет, но Александр ему последовал. 18 июля был подписан договор между Россией, Англией и Швецией. Александр передал командование Барклаю-де-Толли и уехал вначале в Москву, а затем в Петербург.

Задачей Наполеона было не дать русским армиям объединиться. Он хотел их уничтожить одну за другой. Произошел целый ряд стычек. Наполеон хотел обойти Барклая под Витебском, Барклай же хотел именно в Витебске объединиться с армией Багратиона. Объединить армии не удалось, но и Наполеон не смог выполнить свой план. С горечью он увидел, что русские опять ускользнули, отступив в глубь страны. Объединение русских армий произошло в Смоленске. Французские солдаты были уже порядком измотаны. Шли они быстро и по плохим дорогам, стояла страшная жара, фуража не хватало, начался падеж лошадей.

В Смоленске Наполеон решил дать свою главную битву. Багратион, горячего нрава был человек, утверждал, что без боя Смоленск сдавать нельзя. Барклай вынужден был сделать эту уступку, хотя и считал ее ненужной, главные силы русских ушли без боя на восток. 3 августа Наполеон приказал начать бомбардировку города. Русские сражались храбро и очень упорно. Битва шла до шести часов вечера, французы заняли окраины города. На следующий день бой возобновился, отступали в полном порядке. Сдерживать французскую армию во время отступления поручили генералу Дохтурову. В ночь на 6 августа русские взорвали пороховые склады и оставили город. Армия Даву вошла в него без боя. Смоленск горел. Улицы были завалены трупами людей, лошадей, крики раненых были ужасны. Рассказывают, что Наполеон, пройдя в приготовленный для него уцелевший дом, бросил саблю на стол и сказал мрачно: «Кампания 1812 года окончена».

Далее Наполеон раздумывал — разделить ли кампанию на два года, получив подкрепление из Европы, или сразу идти на Москву. Трудностей было много. Русские опять ускользнули, ушли от генерального сражения. Все это было похоже на войну нового типа. Огромные, малонаселенные пространства России обязывали к устройству непомерно длинной коммуникационной линии, продовольствия было заготовлено почти на год, но по плохим русским дорогам его плохо подвозили, солдаты болели. Кроме того, Наполеон не знал о разногласиях в русском стане, о растерянности и страхах русского двора. Он только видел, что русские воюют гораздо лучше, чем он ожидал. Уже было ясно, что при сложившихся обстоятельствах дипломатическими переговорами мира не добьешься. Наконец, он решил, что войну надо закончить в этом году, а для этого надо было взять Москву. И Наполеон пошел на Москву.

В салонах и в штабах

Я уже писала о фрейлине императрицы госпоже Эдлинг. Злоязычный Вигель: «Наружностью ее плениться было трудно: на толстом, несколько скривленном туловище коровья голова. Но лишь только она заговорит, и вы очарованы, и даже не тем, что она скажет, а единственно голосом ее нежным, как прекрасная музыка. И когда эти восхитительные звуки льются, что выражают они? Или высокое чувство, или высокую мысль… и притом какая простота! Какое совершенное отсутствие гордости и злобы!» Р. С. Эдлинг всю жизнь имела особые, дружественные отношения с Александром. Эту цитату я привела, чтобы ясно было, что отношения ее с государем были чисто платонические. В своих «Записках» она приводит интересный разговор с Александром, состоявшийся после его приезда из Москвы в Петербург. Царь поселился на Каменном острове на даче, и императрица сказала, что государь хочет познакомиться со скромной и умной фрейлиной. «После обыкновенных вежливостей разговор зашел о тяжелом положении того времени… Говоря о патриотизме и народной силе, государь отозвался так:

— Мне жаль только, что я не могу, как бы желал, соответствовать преданности этого удивительного народа.

— Как же это, государь? Я вас не понимаю.

— Да, этому народу нужен вождь, способный вести его к победе; а я, по несчастью, не имею для этого ни опытности, ни нужных дарований. Моя молодость протекала в тени двора, если бы меня тогда отдали Суворову или Румянцеву, они меня научили бы воевать, и, может быть, я сумел бы предотвратить бедствия, которые нам угрожают.

— Ах, государь, не говорите этого. Верьте, что ваши подданные знают вам цену и ставят вас во сто крат выше Наполеона и всех героев на свете.

— Мне приятно этому верить, потому что вы это говорите, но у меня нет качеств, необходимых для того, чтобы исполнить, как бы я желал, должность, которую я занимаю.

Но, по крайней мере, не будет у меня недостатка в твердой и доброй воле на благо моего народа в нынешнее страшное время. Если мы не дадим неприятелю напугать нас, война может обратиться к нашей славе. Он рассчитывал поработить нас миром, но я убежден, что если мы настойчиво отвергнем всякое соглашение, то в конце концов восторжествуем над всеми его усилиями.

— Такое решение, государь, достойно вашего величества и единодушно разделяется народом.

— Да, мне нужно только, чтобы не ослабело усердие к великим жертвам. Лишь бы не падать духом, и все будет хорошо».

Вот такой разговор. Я не упускаю из памяти недоверие Лотмана к женским мемуарам, более того, я с ним согласна. Мужчины-историки стесняются широко цитировать дам, а я считаю, что они добавляют в текст красочку, женские мемуары «согревают» повествование. «Записки» писаны много лет спустя, и хоть госпожа Эдлинг утверждает, что «не забыла ни единого слова», это маловероятно. Кроме того, разговор этот, при всей важности темы, несет в себе черты салонной беседы. И все-таки он очень показателен, поскольку подтверждает сомнения и муки Александра, описанные и другими современниками. А ведь из этих описаний позднейшие историки и кроили свои труды.