Личные воспоминания

Командование кильского гарнизона запретило торговым судам без надлежащего специального разрешения выходить из гавани, в связи с чем стоявшим тут же военным судам был отдан приказ при ослушании применять в их отношении силу. Все это вылилось в небольшую стычку, которая хоть немного разбавила однообразное течение нашей жизни.

Как-то вечером, когда я шел на своей комендантской лодке через бухту, намереваясь проинспектировать построенную на другом берегу рядом с Лабоэ батарею, некий голландский корабль, идя прямо на меня на всех парусах, вопреки всяким правилам попытался без позволения выйти из гавани. Я изо всей мочи крикнул капитану, чтобы он спустил паруса, остановился и назвал себя, иначе я отдам приказ крепостным орудиям открыть огонь. Голландец и его супруга, которые составляли чуть ли не весь экипаж судна, видимо, не восприняли мои слова всерьез, и капитан ответил, что его наши требования абсолютно не волнуют. В самый разгар наших переговоров на крепостном валу что-то сверкнуло, раздался грохот и прямо рядом с судном, взметнув столб брызг, упал снаряд. Это был предписанный уставами предупредительный выстрел. Однако судно даже не замедлило ход. Теперь по нему палили не только из крепости, но и со стороны Лабоэ, а пуще всего стал огонь, открытый по нарушителю из ружей со стоявших на берегу военных постов. Но смелый голландец не остановился и, покинув гавань, скрылся в ночной мгле.

На следующее утро посланные нами рыбаки нашли это судно стоящим на якоре недалеко от выхода из гавани. Экипаж был занят устранением полученных в бою повреждений. Корабль особенно пострадал от ружейных пуль. Храбрость капитана объяснялась очень просто: уже при первых выстрелах он закрепил руль, а сам с женой спустился в каюту, где и просидел в безопасности до тех пор, пока звуки пальбы не стихли вдали. Во все время боя, когда вокруг нас падали ядра и свистели пули, я вместе с экипажем моего ялика такой защиты не имели и теперь имеем возможность гордиться, что не струсили, находясь под настоящим артобстрелом. Хотя, признаться, шипение ядер и свист пуль особенно положительных эмоций у меня тогда не вызвали.

Кроме этого происшествия еще один случай, виной которому был осадный датский корабль, нарушил в конце лета скуку нашей крепостной жизни.

Из Генерального штаба мне сообщили, что добровольческий отряд под командованием майора фон дер Танна из Баварии ночью нападет на датский корабль, я же должен был всеми доступными способами поддержать смельчаков. Вскоре во Фридрихшорт прибыли лично майор и его адъютант, граф Бернсторф. Бойцы же его собирались в Хольтенау, где их уже ждали снаряженные для предстоящей ночной атаки лодки. Незадолго до начала мы устроили во дворе крепости смотр отряда, в результате которого у меня не сложилось уверенности в непременном успехе намечавшегося мероприятия. Отваги у них было с лихвой, а вот дисциплины и хладнокровия явно недоставало, и все усилия фон дер Танна и его помощника утвердить в этой храбрящейся толпе военный порядок не имели особенного успеха.

План атаки составил один моряк, служивший некогда нижним чином в датском флоте. Этот подобный Гераклу муж, облаченный в собственноручно сшитую наподобие адмиральской форму, призывал друзей по оружию проявить себя в бою героями. Обходя неровный строй, он то и дело спрашивал их, что те будут делать, когда, поднявшись на борт корабля, встретятся с датчанами. Одни отвечали, что ударят врага в лицо, другие – что собьют его с ног и так далее. «Адмирал» сперва спокойно слушал, а потом вдруг громогласно заявил: «А знаете, что сделаю я? Я схвачу двух датчан за шкирку и буду тереть их друг о друга до тех пор, пока не сотру в порошок». Такая предполагаемая тактика заставила меня еще больше усомниться в будущем подвиге отряда.

Согласно замыслу, лодки добровольцев в половине двенадцатого ночи в полной тишине и темноте должны были пройти мимо крепости и после того, как с крепости поступит сигнал о том, что корабль стоит без движения, начать атаку. Сигнал был подан вовремя, однако первую лодку мы увидели лишь в начале первого. Следующие два часа прошли в тишине, после чего вся эскадра с шумом и в беспорядке вернулась в порт. Оказалось, что сначала «адмирал» долго не мог найти объект атаки, а когда нашел, ему показалось, что корабль вооружился абордажными сетками, а на его борту объявлена тревога. По его словам, противник был кем-то оповещен о предстоящей атаке. С криком «Нас предали!» он развернул свою эскадру, и уже спустя минуты лодки добровольцев, потеряв всякий строй, наперегонки гребли к берегу. Однако утром мы увидели неприятельский корабль стоящим на том же месте, и даже в самую сильную подзорную трубу никто из нас не мог различить на нем каких-либо приспособлений, говоривших о его подготовке к бою.

Потом майор фон дер Танн жаловался мне, что причиной провала экспедиции была ужасная дисциплина и большое количество выпитого членами отряда для храбрости вина, а на повторение подобной аферы у него духу уже не оставалось. Мне было искренне жаль этих во всех отношениях симпатичных и приятных баварских офицеров, потерпевших такую глупую неудачу. Майор еще несколько дней гостил у меня, и потом, когда до меня доходили известия о его подвигах⁷¹, я вспоминал эти дни с удовольствием.

После моего официального назначения комендантом Фридрихшорта и поручения мне защиты гавани Эккернфёрде военная жизнь потеряла для меня свой авантюрный, полный приключений характер и вместе с тем ту привлекательность, из-за которой я за нее так цеплялся. Поэтому, когда мои задачи были выполнены и когда уже начались мирные переговоры, сильно снизившие вероятность возобновления военных действий, меня вновь охватило страстное желание вернуться в Берлин, к своей научно-технической работе.

Первая дальняя линия

В мое отсутствие там произошли большие изменения. Военная комиссия по введению электрического телеграфа была расформирована, а сам телеграф был передан в ведение недавно созданного Министерства торговли. Руководил им теперь государственный советник Ноттебом, ранее входивший в руководство комиссии. Было принято решение продолжать начатое военными и первым делом в скорейшие сроки провести подземную линию из Берлина во Франкфурт, где заседало Немецкое национальное собрание. Меня спросили, не соглашусь ли я возглавить работы по проекту, который я ранее представлял в комиссии. В случае согласия я должен был обратиться к военному министру с просьбой на время постройки прикомандировать меня к Министерству торговли. Мне не очень нравилась перспектива служить под началом Ноттебома, но я принял предложение, так как оно позволяло оставить скучную службу в крепости и давало широкие возможности по претворению в жизнь моих телеграфных амбиций.

В Берлине я нашел, что Гальске уже вовсю занят подготовкой к прокладке линии. Из опасения, что воздушная линия в такое неспокойное время легко может быть разрушена, было принято решение прокладывать ее под землей на всем протяжении маршрута. Тщательно заизолированные гуттаперчей провода предполагалось укладывать вдоль железнодорожного пути на глубине полтора фута без всякой дополнительной защиты. Я предложил положить провода в железный или глиняный короб или защитить их железной проволокой, но мое предложение вследствие его дороговизны было отвергнуто. Контракт о поставке подземного кабеля был подписан с фабрикой резиновых изделий Фонроберта и Прункера. Фабрику эту я знал хорошо: именно ей я уступил ранее модель пресса для обтяжки медной проволоки гуттаперчей, и она с его помощью изготавливала провода для экспериментальной линии Берлин – Гросберен. Мне приходилось волноваться лишь о том, чтобы провода были заизолированы как можно лучше. Однако в связи с резко выросшим спросом из продажи пропала гуттаперча хорошего качества.

Чтобы ликвидировать это затруднение и ускорить работы, было решено прибегнуть к недавно изобретенному в Англии процессу вулканизации, когда гуттаперча соединяется с серой, что делает ее более стойкой к механическим повреждениям и приводит к улучшению изоляционных свойств. Это оказалось нашей ошибкой: сера легко соединялась с медью, в результате чего ближайшие к проволоке слои вулканизированной гуттаперчи насыщались металлом, что делало ее менее способной сдерживать электричество. Вследствие этого прекрасно заизолированные провода уже через несколько месяцев после прокладки теряли значительную часть своей защиты.

Испытания проводов на фабрике стоили нам многих трудов. Специально для этого Гальске изготовил гальванометр, существенно превосходивший по чувствительности применявшиеся тогда модели. Испытывая его, я в 1847 году заметил интересный факт. Даже совершенно заизолированный подсоединенный к батарее и положенный в воду провод давал небольшой ток, а при отсоединении его от батареи возникал ток той же силы, только обратный. Это было первое наблюдение электростатического заряда с помощью гальванической батареи. Сперва я думал, что тут происходит поляризация, поскольку считалось, что гальванометр не может регистрировать статическое электричество. Но эксперименты, проведенные на достаточно длинных и хорошо заизолированных линиях, заставили меня отбросить сомнения и поверить в то, что поляризация тут ни при чем и это именно электростатический заряд.