Личные воспоминания

Екатерининское любекское училище состояло из двух учебных заведений – городской школы и гимназии, подчинявшихся одному директору. Классы школы повторяли классы гимназии, но только до 6-го класса. Гимназия наша считалась очень хорошим учебным заведением, однако основной упор в ней делался на изучение мертвых языков, математика же преподавалась крайне мало и плохо, что меня никак не могло устроить. По этому предмету меня сразу перевели в высший класс, хотя до этого я изучал математику только частным порядком, так как оба моих домашних учителя ничего в ней не понимали. А вот древние языки давались с превеликим трудом из-за отсутствия надлежащей школьной подготовки. Мне очень нравилось изучение классиков древней литературы и совершенно не нравилось изучение древней грамматики, в которой не требовалось ни рассуждений, ни понимания. Два года, вплоть до перехода в выпускной класс, я учился старательно, хотя древние языки меня нисколько не привлекали, и поэтому я решил посвятить себя архитектуре – единственной известной тогда технической отрасли. Уже в 7-м классе я практически бросил занятия греческим языком и, задавшись целью поступить в Берлинскую строительную академию, начал брать уроки математики и топографии. Однако обучение в академии стоило слишком дорого, и я не решился ввести родителей в трудную для сельского хозяйства пору, когда шеффель¹³ пшеницы стоил один гульден¹⁴, в такие непредвиденные расходы, тем более что у меня было еще немало младших братьев и сестер.

Помощь в выборе дальнейшего пути оказал мой учитель топографии, бывший офицер прусской артиллерии, лейтенант Любекского гарнизона барон фон Бюльцингслевен. Он посоветовал мне поступить в Прусский инженерный корпус, где преподают те же предметы, что и в строительной академии. Когда я сообщил отцу о своих планах, он вполне их одобрил, добавив еще одно немаловажное соображение, верность которого подтвердил дальнейший ход немецкой истории. Он сказал: «Нынешнее состояние дел в Германии не может продолжаться долго. Придет время, и все изменится. Единственная прочная вещь, на которую сейчас можно опереться, это государство Фридриха Великого и прусская армия. В такие моменты лучше быть молотом, чем наковальней». Семнадцати лет от роду, к Пасхе 1834 года я оставил гимназию и с небольшой суммой денег в кармане отправился в Берлин, чтобы пополнить ряды будущих молотов.

Кадетство

Расставаться с любимой родиной, с матерью, здоровье которой уже было подорвано бременем забот и тревог, с привязанными ко мне братьями и сестрами было тяжело. Отец довез меня до Шверина, и оттуда началось мое путешествие. Перешагнув через прусскую границу, я оказался на пыльной, прямой дороге, проходившей через голую степную равнину. Мною овладело чувство щемящего одиночества, усиливавшееся резким контрастом между местным пейзажем и тем ландшафтом, к которому я привык с детства. Перед моим отъездом в наш дом явилась делегация наиболее уважаемых крестьян, которые просили моего отца не посылать «такого хорошего парня» в голодную Пруссию, ведь и дома у меня есть чем заняться. Они никак не могли поверить словам моего отца, что и в Пруссии за приграничными степными есть плодородные земли. Хотя я был преисполнен решимости добиться успеха в жизни собственными силами, мне начало казаться, что крестьяне правы и что будущее мое в далеких краях будет безрадостным. Большим утешением для меня стало то, что по дороге я встретил образованного и веселого молодого человека, который, как и я, с сумкой на плечах шел в Берлин. Он хорошо знал этот город и уговорил меня остановиться в трактире, который всю дорогу усиленно нахваливал.

Таким образом, первую ночь в Берлине я провел в «Подворье пуговичника». Хозяин заведения сразу заметил, что я не принадлежу к его постоянным клиентам, и окружил меня особенным вниманием. Он старательно защищал меня от колкостей молодых пуговичников, а утром помог разыскать моего дальнего родственника, лейтенанта конной гвардейской артиллерии фон Юэ. Последний встретил меня очень любезно, но когда услышал, где я остановился, пришел в ужас и немедленно приказал денщику забрать мои вещи и снять для меня комнату в каком-нибудь небольшом отеле на Новой Фридрихштрассе. Также он предложил, как только я приведу в порядок свой костюм, свести меня с шефом инженерного корпуса, генералом фон Раухом.

Генерал в свою очередь решительно убедил меня отказаться от попыток поступить в инженерно-артиллерийское училище, ибо очередь из кандидатов была настолько велика, что я не мог и надеяться попасть туда ранее чем через четыре-пять лет. Он же дал мне совет поступить в артиллерию, курсанты которой обучаются так же, как и инженеры, и при этом имеют лучшие перспективы. Я решил внять его совету и, получив от отца лейтенанта фон Юэ, полковника в отставке фон Юэ, рекомендательное письмо к полковнику фон Шарнхорсту, командиру 3-й артиллерийской бригады, с легким сердцем отправился прямиком в Магдебург.

Полковник, сын известного прусского военачальника, тоже пытался отговорить меня от поступления, утверждая, что желающих слишком много и из 15 человек, уже пожелавших экзаменоваться, он сможет принять лишь четверых лучших. Но мне удалось его уговорить, и он дал обещание допустить меня к экзаменам при условии, что король даст позволение мне, иностранцу, вступить в прусскую армию. Ему явно пришлись по душе моя смелость и настойчивость, но решающим, по всей видимости, явилось то обстоятельство, что по моим бумагам, которые он тщательно просмотрел, оказалось, что моя мать, в девичестве Дейхман, происходила из Поггенгагена, граничившего с имением его отца.

Экзамены были назначены на конец октября, и у меня оставалось три месяца на подготовку. Я немедленно отправился на северо-восток Гарца, где в Родене находилось имение моего дяди по отцовской линии, и провел там, в кругу родственников, несколько недель. Две мои симпатичные взрослые кузины произвели на меня большое впечатление, и я охотно позволил им попытаться перевоспитать своего неотесанного двоюродного брата. Затем вместе с кузеном Луи Сименсом, который был меня на несколько лет младше, я перебрался в Гальберштадт, где начал усиленно готовиться к экзаменам.

Полученная от полковника фон Шарнхорста программа экзаменов привела меня в немалое смущение. Кроме математики в ней присутствовали еще история, география и французский язык. Между тем все означенные предметы преподавались в гимназии Любека весьма слабо, и пары месяцев на восполнение пробелов в этих дисциплинах было мало. Кроме того, за это время я должен был раздобыть освобождение от воинской повинности в Магдебурге, для чего отец обязан был внести в казну выкуп, и получить разрешение на службу в прусской армии от самого короля.

Все это меня очень тревожило, и в середине октября я поехал в Магдебург, однако письма из дома с необходимыми документами, которые я так ждал, там не было. Тем не менее к назначенному времени я отправился на экзамен и, к своей великой радости, встретил на пути отца, приехавшего в Магдебург для того, чтобы лично передать мне бумаги, так как почта в те времена работала крайне медленно.

Первый же день экзамена, вопреки ожиданиям, сложился для меня крайне удачно. По математике я далеко превзошел всех своих 14 конкурентов. По истории мне улыбнулась удача, и я сдал ее вполне успешно. В иностранных языках я был несколько слабее других претендентов, но компенсировал это основательными познаниями языков древних. Большие сложности были с географией: я сразу заметил, что мои соперники знают ее гораздо лучше. Тут меня спас случай.

Экзамен принимал капитан Мейрик, человек высокообразованный, но большой оригинал. Как мне стало известно позже, он был большим любителем токайского вина, и, возможно, это побудило его задать вопрос о том, где находится Токай. Никто не знал правильного ответа, чем экзаменатор был крайне недоволен. Только я вспомнил, что доктор как-то прописал матери токайское вино, которое также называлось венгерским, поэтому я смело выпалил: «В Венгрии, господин капитан». Лицо капитана просияло: «Ну как можно, господа, не знать токайского вина!» По географии он поставил мне высший балл из возможных.

Так я оказался в четверке лучших. Но мне пришлось провести еще четыре недели в ожидании королевского разрешения на мою службу. И даже когда оно в конце ноября пришло, я все равно еще не мог быть зачислен, так как родился 13 декабря 1816 года и необходимо было подождать, пока мне исполнится полных 17 лет. Ко мне приставили специального сержанта-инструктора, который усиленно занимался со мной, одетым в гражданскую еще одежду, на Магдебургской соборной площади.

Мои успехи радовали нашего старого бомбардира, и только одно обстоятельство приводило его в отчаяние: по уставу требовалось, чтобы мои волосы были гладкими и прикрывали виски, они же были темно-русые, кучерявые и никак не желали подчиняться правилам. На смотре капитан высказал мне по этому поводу строгое замечание, и я приступил к проведению всевозможных экспериментов с тем, чтобы исправить этот досадный изъян. Наиболее эффективным средством оказался один из популярных в то время в Магдебурге сортов пива, причем даже не само пиво, а его осадок. После многократного применения волосы наконец укладывались в требуемом порядке, но ненадолго: к ужасу бомбардира, они как раз во время парадов частенько опять превращались в кудри и выбивались из-под головного убора наружу.