Личный демон. Книга 1

Хорошо хоть новая порция воспоминаний из жизни Кэт не причинит Катерине вреда. Душа ее будто ледком подернута, боли не прорваться через анестезию недоумения.

Проникнув в подсознание Кэт, Катерина больше не подменяет чувств уличной девчонки своими. Истинные переживания Китти так же далеки от катиного понимания, как золотой век пиратства — от миллениума. У Кати кровь приливает к голове от унижений, из которых судьба Кэт состоит целиком, начиная с детства в веселом доме и заканчивая смертью на виселице. Зато сама жертва, подобно многим другим жертвам, нанесенного ущерба не замечает и на палачей не гневается. Катерину мучает мысль, что родители могут продать свое дитя в рабство и забыть о нем навсегда — ну а предмет купли-продажи не видит в совершенной сделке ничего постыдного. Катя с ужасом представляет себе чувства маленькой девочки, подвергнутой грязным домогательствам — а тем временем девочка, созревшая рано, как все сироты, досадует, что нет у нее защитника-сутенера, вот и приходится отдаваться задешево, а то и вовсе бесплатно. Катерину передергивает от жестокого отношения к падшим женщинам — но женщина, не знавшая других отношений, считает достоинство пустым сословным капризом. И даже пытки делит не на жестокие и терпимые, а на привычные и незнакомые.

И Катя отступается, поняв: жалость ее смешна и бессмысленна для шлюхи XVIII столетия. А главное, не туда направлена.

Эмансипированная женщина Катерина, оказывается, сочувствовала не тем бедам, которым стоило сочувствовать. Не грязная, всеми презираемая участь продажной девки мучила Кэт. Не бесчисленные мужские тела, воняющие потом, спермой и гнилыми зубами. Не синяки и кровоподтеки, оставленные насильниками. Не вечная боль от разрывов и зуд в потайных местах. Не жгучие мази невежественного лекаря, делающие скверную болезнь еще сквернее, а нежеланный секс еще нежеланнее.

Кэт страдала от безвестности.

И от безысходности.

Девчонка была карьеристкой и мечтала выбиться в дорогие куртизанки. А вокруг царила мода на знойных женщин с примесью дурной — одуряющей — дурманящей — крови, индейской или негритянской. Множество слов родилось на свет, дабы во всех тонкостях описать состав этой жидкости: «Креолами называют родившихся от испанца и американки и наоборот; метисами или тумами — от испанца и индианки; кастисами и терцеронами — от метиса и метиски; квартеронами — от негра и испанки; мюлатрами — от негритянки и европейца; грифами — от негритянки и мюлатра; самбами — от мюлатрки и индейца; кабрами — от индианки и самбоинца…» [32] Преступники, еще только заселявшие Новый Свет, и местные богачи, уже пустившие длинные родовые корни, предпочитали порочных полукровок. Кому была нужна блеклая, неразвитая плоть Кэт, ее холодность в странном сочетании с развращенностью, ее повадки дрессированного зверька, ненавидящего своих хозяев?

32

Отрывок из книги Прево д’Экзиля «История о странствиях» — прим. авт.

Нашлись бы любители, ой нашлись, усмехнулась Катя. Любители капризных маленьких девочек, топорно кокетничающих и неумело огрызающихся. Достаточно было разодеть юную Китти в золотистые шелка, взбить осенней копной ее мягкие рыжеватые косы — да и представить девчонку толпе нуворишей, замученных ностальгией по Европе, по родным франциям-голландиям. Что ж ты не расстаралась для наперсницы, Мама Лу, не пристроила ее на зависть товаркам? Ах, ну да, ты же богиня! Ты решила в корне поменять судьбу жалкого создания, отправив Кэт путешествовать по морям-по волнам в компании Камня. Сделала вид, будто не ведаешь о глупости людской, не знаешь, как мы упускаем подаренный судьбою шанс, когда некому рассказать, в чем этот шанс заключается.

Вот почему Кэт даже не сожалеет о том, что могла бы владеть… если не миром, то целым островом. Или архипелагом. Стоило лишь отказаться от намерения стать дорогой куртизанкой — такой, которая при случае и за леди сойдет. Твоя любимица, Ма, всегда была слишком глупа, чтобы найти применение Глазу бога-ягуара, по сути, древнему оружию массового поражения. Ну а ее преемница, Катерина — намного ли сложнее? Чем ее обиды отличаются от обид Китти-Кэт?

* * *

Что там, в очередной дозе ядовитых воспоминаний трехсотлетней выдержки? Плосконосая девица с оливковой кожей и жесткими, точно проволока, волосами, показывает всем аляповатую брошь из драгоценных камней, самодовольно журча:

— Мои рубины, мои рубины…

Пигалице Кэт хватает одного внимательного взгляда, чтобы расхохотаться:

— Рубины? Какие рубины, Льомира! Это дешевые бразильские турмалины. Их прогревают в печи, чтобы красные стали краснее, а зеленые — зеленее. И дарят легковерным бабам за настоящие камни!

Ты всегда гордилась тем, что разбираешься в драгоценностях. Интересно, откуда это умение у нищенки, всю жизнь проведшей в дешевых борделях? Но откуда бы ни взялось, а выставлять его напоказ не следовало.

Будь Льомира мужчиной, не миновать тебе «темной», Кэт. И право, лучше бы тебе один раз устроили «темную»: наставили синяков, остригли волосы, расцарапали лицо. Все равно сильно увечить побоялись бы. Вместо этого обиженная индейская стерва, чье имя значило «летучая мышь», навела порчу на твоих постоянных клиентов и сделала так, что в преступлении обвинили тебя.

Порча — или недоваренные плоды аки, которые на вкус совсем как ореховый крем, но отчего-то никто не спешит их есть, кроме сумасшедших обитателей Ямайки. А рыбаки рвут покрасневшие аки, разминают желтоватую мякоть в чане, чтобы бросить ее на рассвете в воду и потом без спешки собрать одурманенных рыб. Твои покровители тоже, словно рыбы, валялись брюхом кверху после глотка ореховой настойки, первой помощницы мужчин в постельных битвах? Сложи уже, наконец, два и два, глупая девчонка и перестань приписывать злым духам то, в чем повинны злые люди.

А главное, перестань уже терзаться бессильной яростью от невозможности отомстить врагам, чьи кости в пыль перемололо время! Из-за тебя катина память устремляется тем же руслом — и видит свое…

Улыбки, усмешки, ухмылки, презрительно искривленные рты, недоуменно поднятые брови: ты что, обиделась? Да у тебя совсем нет чувства юмора! Давай, посмейся вместе с нами! Любимая юбка, возвращенная любимой подругой и укоротившаяся сантиметров на двадцать. Любимый парень, слившийся в поцелуе с другой любимой подругой. Любимый дневник с нелепыми стихами про первую любовь, зачитанный во всеуслышанье и весело брошенный поверх катиной головы в гогочущую толпу. Утраты, утраты, утраты. Утраченные вещи, люди… вера. Первые жертвы жестокому богу Прикольно.

Бог Прикольно любит, когда люди смеются. Бог Прикольно готов смеяться над болью, над тоской, над унижением. Это очень веселый бог. Его касания разъедают душу и не заживают уже никогда, напоминая о себе снова и снова. Единственное спасение — присоединиться к пастве и так же приносить жертвы. Отплатить обидчикам, запугать недовольных, а после, не разбирая правых и виноватых, нестись ошалевшей от крови сворой за поднятой егерями добычей. Ату ее! Р-р-р-р-гав! Гав! Хорошо быть в своре. Прикольно.

Катерина задержала дыхание, сосчитала про себя, осторожно выдохнула. Когда сердце подкатывает к горлу, надо дышать очень осторожно, чтобы кровь не вскипятить, говорила бабушка. Ну что за глупости ты внушаешь ребенку! — сердилась мама. Но Катя знала: бабушка права. Кровь может вскипеть внутри и тогда всё будет очень плохо.

Хочешь отомстить? — спросил Катерину кто-то. Прямо со дна души спросил.

И оттуда же, со дна души, из черных глубин памяти рванулся к поверхности, набирая скорость, кракен гнева. Широко раскинул щупальца, хочет переловить спасающихся на лодках и вплавь, разорвать, размолоть в фарш из дерева и плоти. Уйми своего маленького Ктулху, Катерина. Отвечай: ты хочешь отомстить бывшим школьным подругам?

Прежняя, бессильная Катя уцепилась бы за возможность мести, словно за протянутую руку: да, да. Да! Хочу! Чтоб впредь неповадно было! Впрочем, та, другая, назвала бы месть — возмездием. И верила бы, что наказывает — по праву. А эта, новая Катерина вдруг засомневалась. Впредь? Неповадно? Кому неповадно? Так же, как неведомая Льомира, катины обидчики давным-давно исчезли с лица земли. Нет больше вредных девчонок, избравших своей вечной жертвой самую неприметную и безответную. Теперешние сорокалетние матроны относятся к противным девицам, которыми были когда-то, словно снисходительные мамаши к хулиганистым дочкам. Наказывать «мамаш» за подлости «дочек» бесполезно: бывшие подруженьки и сами вины за собой не помнят, и чужому рассказу не поверят. Получается, месть так и останется местью, не поднявшись до возмездия.