Личный демон. Книга 2

Авгиевы конюшни жизненной мудрости распахнулись перед нею: у некоторых людей нет права на себя. У других есть, а у нее, у Кати — нет. Потому что право у того, у кого сила, а сил на то, чтобы настоять на своем, Катерине не достанет. Так ей, во всяком случае, тогда казалось.

Ну а теперь силы появились — чужие, заемные, ненадежные и неуправляемые, но появились. И воспоминание о той, былой Кате, что вилась ужом среди острых граней окружающего мира, обжигает преисподнюю гневом Священной Шлюхи. Саграде кажется, что от геенны вот-вот останется лишь гигантская тень Хиросимы. [63] За то, чтобы не чувствовать себя беззащитной и презираемой тварью с мягким брюхом, никогда впредь, Катерина не пощадит ни ада, ни рая. А тем более того, кто понятия не имеет, что такое рай по-женски.

63

Эффект, возникающий из-за светового излучения при ядерном взрыве — силуэты, проступившие на выгоревшем фоне там, где находилось тело человека или животного, или другой материальный объект — прим. авт.

Я покажу тебе мой рай, усмехается Катя. Я тебе такую экскурсию устрою — ты у меня взвоешь! И наконец оставишь меня. Паладин ведьмы.

— Этот рыцарь знать не знает, что он в твоем раю, — посмеивается Мореход. — Уверен, что он в своем аду, что принес ад с собой.

— А я ему докажу, — не сдается Катерина.

— Как?

— Заставлю съесть яблочко, — фыркает Катя.

В ответ Тайгерм тоже фыркает — совершенно по-кошачьи, наблюдая за Саградой по-кошачьи же непроницаемыми глазами. Катерина тем временем пытается припомнить вкус СВОЕГО яблока познания. И по всему выходит, что это — разочарование юности.

Юность вообще щедра на разочарования. Довольно увидеть, как твоя подруга целуется с твоим парнем в раздевалке — и готово дело: ты уже умудренная жизнью женщина с прошлым. Жжешь фотографии и записки, жжешь мосты, выжигаешь из сердца доверие. Почти с облегчением теряешь готовность раскрываться и отдавать, подменяя ее удобной, выжидательной ложью.

А с возрастом Катя разочаровалась и в разочарованиях юности. Мелко все это было, мелко и смешно. И тем не менее превосходнейшим образом погубило катину жизнь.

— Ну что, подыскать тебе подходящий фрукт? — Денница обращается к Катерине, а подмигивает Велиару.

Катя и не заметила, как к их затянувшемуся завтраку присоединился Агриэль, холеный и свежий, будто не с поединка, а от модного стилиста. Время давно перевалило за полдень, но Катерине не хотелось покидать балкон и отказываться от десятой, наверное, чашки кофе. Таков ее собственный образ рая: долгий, ленивый, обильный субботний завтрак, когда впереди целых два выходных, и время течет и тянется карамелью. Здесь, в своем персональном раю, она может растянуть субботнее утро на месяцы, если захочет. Это прекрасно.

— Да не вопрос. Думаю, традиционное яблоко познания для рыцаря — влюбленность в неподходящую даму, — светски замечает Велиар, ловко намазывая булку маслом. — А если выбирать между чистой влюбленностью и грязным развратом, то разврат куда безопаснее.

О да, смиренно соглашается Катя. О да-а-а.

— Ты не помнишь, хейлель, наш дорогой гость не жаловался на то, что в жизни ему не хватает любви?

А вот это интересно, думает Катерина. Хотела бы я знать ответ.

Отчего-то именно те, кто жалуются на отсутствие любви, делают поистине страшные вещи со всеми, кто их любит. Безжалостно проверяют всякого: может, он меня тоже бросит? Охотно, даже радостно подтверждают свои опасения: ну вот, опять! И не знают, как поступить с тем неправильным, который не ушел. Любить, не доверяя, не открываясь? Просто жить рядом, ожидая, когда случится предсказуемое, когда можно будет снова все пожечь и тихо задремать в куче пепла, точно наплясавшаяся саламандра?

— Плевать, — отмахивается Люцифер. — Саграду нельзя не полюбить. Она то, что нужно истинному паладину — Моргана [64] в образе Гиневры. Эти маменькины сынки в доспехах неспособны устоять перед искушением исправить плохую девочку.

64

Волшебница, персонаж английских легенд артуровского цикла. В ранних произведениях Моргана выведена как злая колдунья, враг Артура (Гальфрид Монмутский, Кретьен де Труа) — прим. авт.

Дух разврата и разрушения Белиал согласно кивает, впиваясь круассану в сдобный бок зубами острыми, словно у акулы.

Катя чует его мысли, как чуют едкий запах гари, просачивающийся в комнату, несмотря на плотно закрытые окна.

Глаза аколита сатаны можно назвать пустыми, не будь они полны воспоминаний. В них отражается прошлое — много, чудовищно много прошлого. И рядом с эверестами памяти, уходящей корнями в сотворение мира — почти вчерашнее: скрещенные ноги Пута дель Дьябло в щегольских, но нечищеных сапогах, лежащие на трактирной скатерти, ее же длинная, язвительная улыбка на обветренных губах, полускрытая черным глазком дула и резной рукоятью пистолета, тонкое лицо, всегда отвернутое в сторону, всегда равнодушное, всегда отстраненное, сидят ли они за столом, лежат ли в постели, режут ли чьи-то глотки — чужая, чужая. Не переделать, не завоевать, не удержать. Унизить, приковать, обрюхатить, запереть на Тортуге — сумел, исхитрился. Сделать своей — нет.

Отчаявшийся дьявол — что может быть смешнее?

Агриэль сам бы над собой смеялся жестоким смехом, будь он человеком. Но он-то дьявол. И потому не бранит себя за слабость, а ценит любое новое ощущение, ценит больше привычных, испытанных и изношенных в нитку. Эта нежность неодолимая, будто протянутая через века ладонь, попытка погладить по щеке, тронуть за руку, обнять; эта безрадостность своевременного предательства — всё для него внове, хоть и мучает душу, согревая. Нет у него ни права, ни судьбы прикасаться, брать, получать; разрушение — оно все разрушает, в том числе и своих хозяев. Зря демон сапотеков обещал падшему ангелу, что в душах этой женщины и этого мужчины хватит места им обоим. А вот не хватило. Не хватило.

Каждый из них вел свою игру: один, точно золотую нить через волок, [65] протягивал через века род Саграды, будущей Анунит, достойной княгини для своего князя. Другой… другой просто хотел дотянуться до рода людского, шастающего высоко вверху, под открытым небом, в то время как создатель камня порчи спал себе непробудным сном богов-умертвий в земляной глубине.

Камень тянул Кэт за собой, не раздумывая над тем, куда ведет — в ловушку, в смерть, в небытие. Не деликатничая, вырвал шмат из человечьей души, бросил Мурмур, точно приманку зверю — на, жри и приходи за добавкой! Ходы наперед не просчитывал, жадничал, торопился. Разгуляться ему, старому, хотелось, подмять под себя ангела-работорговца, затянуть в свои недра и его, и прочих обитателей нганга, а там уж сотрясти земные пласты, как никогда прежде. Стал бы он щадить в жадности своей одну-единственную душу, да еще и порченую, напополам порванную и криво сшитую?

65

Инструмент волочильных станов, которые обрабатывают металл волочением, вытягивая в нить или в проволоку — прим. авт.

Велиар и не задавался этим вопросом, как не задаются ангелы вопросом «В чем смысл бытия?» — в продолжении бытия, конечно. Вот и смысл игры, затеянной освободившимся демоном — в продолжении игры. Близко это было второму князю ада, близко и скучно. Не было в натуре Агриэля ни азарта, ни гордыни, один холодный расчет и привычка добиваться своего. Пусть и без блеска, без почета и фанфар, а тем паче вувузел. [66] Белиал был не против и на готовенькое прийти — лишь бы прийти и воспользоваться.

66

Рожок длиной до метра, издающий громкий немузыкальный звук, активно применяется футбольными болельщиками — прим. авт.

Второй, всегда ты второй, кедеш, горько усмехается Кэт. Катерина слышит ее так явственно, словно пиратка стоит за катиным плечом и шепчет ей на ухо. Ну до чего ж великолепный ублюдок, язвит Пута дель Дьябло, знает, как невыгодно быть первым — вот и не лезет поперед Денницы в пекло. Играет аккуратно, подло, наверняка. Сдает своих, чтоб чужие не боялись и подходили ближе. Ни за что не цепляется, ничему не отдает предпочтения. И уж тем более — сердца. Откуда у дьявола сердцу взяться? Часовой механизм там, безупречно отлаженный и заведенный на вечность вперед.