Лицо отмщения

— Да вон он, кажись, скачет, — раздалось от ворот.

Владимир Мономах поднес руку к глазам козырьком.

— Не он то. И конь не его, и сбруя, кажись, ромейская. Никак гонец.

Между тем всадник на взмыленной лошади влетел в распахнутые ворота и буквально свалился на руки подбежавших гридней.

— Пресветлый государь! — едва отдышавшись, опираясь на руки воинов, начал еле стоящий на ногах посланец. — Мой господин архонт Григорий Гаврас, по всемилостивейшему повелению божественного василевса ромеев Иоанна Комнина, сообщает родственнику своему, могущественному кесарю русов: в столицу твою движется высокое посольство нашего императора. И дважды еще не успеет взойти солнце, как оно будет здесь.

— Час от часу не легче, — оглядываясь на ждущих сигнала гридней, на запряженные возы, пробормотал Владимир Мономах. Но, обернувшись к гонцу, милостиво кивнул: — Что ж, примем с радостью и почетом. А его, — он кивнул челядинцам на выбившегося из сил вестника, — накормить, напоить да спать уложить. Ишь, — вздохнул он, когда место перед крыльцом опустело, — принесла нелегкая.

* * *

Стефан Блуаский быстро захлопнул веки, точно ворота крепости перед носом у наступающего противника. Два янтарно-желтых глаза с обсидианово-черными зрачками глядели, казалось, прямо на него, прожигая насквозь одежду и кольчугу. Для верности принц закрыл лицо руками и заорал во всю мочь:

— Рулевым отвернуться! Кто посмеет уйти — убью!

Но, казалось, никто на корабле не слышал этого крика. Каждый сейчас видел ужасающие глаза, прожигающие взглядом живую плоть, и зубчатую спину длиною ярдов в двадцать, волнами перекатывающуюся в соленой пене.

— Кракемар! — Вопль ужаса летел со всех сторон, множился, сотрясая корабль до ощутимой дрожи.

— Стоять! Всем стоять! — орал Стефан Блуаский, но его никто не слышал. — Лучники на форкастль!

Хладнокровие издавна считалось одной из добродетелей настоящего лучника, но в этот миг ни на корабле, ни где-либо в Британии не нашлось бы аршера, [48] способного выполнить эту команду. Люди бегали по палубе, прыгали за борт, норовили укрыться в трюме, но везде, куда бы они ни пытались забиться, их настигал безжалостный холодный взгляд Кракемара.

48

Аршер — воин-лучник.

Продолжая закрывать ладонью глаза, Стефан Блуаский потянул меч из ножен, грозя самолично зарубить всякого, кто посмеет ослушаться его приказа.

И тут корабль тряхнуло, будто кто-то огромный и невидимый схватил за шиворот расшалившегося малыша, намереваясь задать сорванцу заслуженную взбучку. Неф, до того гончим псом скакавший с волны на волну, вдруг замер на месте, заметно кренясь на левый борт, и сразу же то, что не было закреплено, полетело кубарем, покатилось от носа к корме, сметая все на своем пути. Принц Стефан попытался было удержаться за планшир фальшборта, но промахнулся, хватая пустоту, взмахнув руками, отлетел и со всей мочи ударился затылком о мачту. Ночь расцвела мириадами звезд и тут же погасла.

Бог весть сколько лежал он без чувств, когда же наконец открыл глаза, уже светало, на палубе суетились какие-то люди, граф Блуаский сейчас не мог толком понять кто. Корабль стоял на месте, и волны, точно гробовщик, вбивающий гвозди в крышу последнего дома детей человеческих, мерно били в рассевшийся борт.

— Капитан! Он пришел в себя! — раздался над головой Стефана приятный женский голос.

Внук герцога Нормандского тряхнул головой, и та отозвалась пронзительной болью. Он застонал, но больше от обиды и ярости, чем от нового ломящего затылок ощущения. Зрение несколько сфокусировалось, и он узнал в склонившейся над ним женщине Матильду.

— Это ты? — пробормотал он, будто ожидал увидеть на ее месте иную даму. — Проклятие!

Сознание возвращалось к нему быстро, точно голова его стала пиршественной чашей и теперь наполнялась вином. Он украдкой метнул взгляд на пояс, где в украшенных серебряными накладками ножнах висел замечательный толедской работы кинжал. Оружие было на месте. «Тогда была ночь, теперь светает, — мелькнуло у него в голове, — стало быть, прошло немало времени. Неужели же Матильда не заметила клинок? Нет, быть того не может. Тогда отчего не убила? Кто бы сейчас стал выяснять, как и отчего помер раб Божий Стефан Блуаский? Испугалась моих людей? Снова вряд ли. Она, конечно же, понимает, что стоит мне пойти на корм рыбам, единственное, что может спасти головы этих негодяев, это немедленно присягнуть ей на верность и с почетом доставить безутешному отцу-королю. Еще и награду получат, — прилетело вслед за этой мыслью. Он снова застонал и, ухватившись за руку кузины, попытался встать на ноги. — Быть может, не решилась, — подумалось ему. — Конечно же, не решилась».

Он глянул в глаза сестры. «Нет, чушь. Спокойной решительности ей не занимать. Да и не было у нас в роду грешивших робостью, сколь ни ищи. Не было».

— Вы живы, милорд? — Капитан, а с ним несколько воинов-блуасцев подскочили к своему господину, спеша поднять его.

— Мой корабль! Мой корабль погиб! — причитал убитый горем шкипер.

— Это гнев Божий, — тихо проговорила Матильда.

— Глупость! — скрипя зубами, процедил раненый принц. — Скажи еще, что Господь специально намыл здесь мель, чтобы мы влипли в нее, точно муха в джем. Где мы находимся?

— Чуть больше мили от Портленда, милорд. Эта проклятая отмель вечно меняет свои очертания! Если бы не Кракемар…

— Замолчи! — рявкнул Стефан Блуаский. Причитания старого морехода звенели сейчас в его голове подобно церковному колоколу. — Сколько воинов на корабле?

— Не больше тридцати, милорд, с матросами может набраться до пятидесяти. Многие погибли.

— Проклятие! — Принц закрыл глаза. — Этого мало, чтобы штурмовать замок.

«Да и что толку, даже если удастся обмануть городскую стражу и взять город на копье, скрыть захват не удастся, — мелькнуло в голове принца, — и спустя несколько часов замок будет окружен людьми графа Дорсета. Этот волк своего не упустит. Даже если в порту окажется надежный корабль, уже завтра король будет знать, где мы находились, и тогда вся затея псу под хвост. Быть может, податься к королю Людовику? Француз охотно примет этакий подарок».

Но одна только мысль, что ему вновь придется ступать на палубу корабля и бороздить холодные волны, в которых поджидает его желтоглазый Кракемар, заставила все тело покрыться великим множеством больно кусающихся мурашек.

— Надо спасаться, милорд! Корабль с мели не снять, а даже если прилив и сделает это, мы пропали. В трюме течь. Воды уже по грудь, а спустя несколько часов…

— Зачем ты говоришь мне об этом? — процедил, морщась от боли, граф Стефан. — Рубите мачты, разбирайте палубу, делайте плот. Пока отлив, мы должны добраться до берега.

— Но там же люди короля! — всплеснул руками шкипер.

— Я знаю, — огрызнулся граф Стефан. — Но людей можно убить, можно обмануть, можно подкупить. А с морем ты этого не сделаешь, старый дурень. Делайте плот. Воинов и леди Матильду с ее чертовыми дамами переправляем на берег. Остальные, если хотят жить, пусть спасаются как могут. Сейчас до рассвета главное — незаметно обогнуть город. Дальше будут пустоши да леса.

Если вдруг придется, то вдали от побережья мы вполне сможем выдать себя за людей графа Дорсета, направляющихся в Йорк по указу короля. Вряд ли кто-то всерьез решит допытываться у такого отряда, кто мы и откуда.

Дорогая Матильда, — Стефан Блуаский попробовал усмехнуться, но получившаяся гримаса больше походила на злобную маску, — даже проделки какой-то глупой рыбы не изменят вашей участи. А милый дядюшка, паче чаяния, и подавно будет на моей стороне, покуда мы не доберемся до Уэльса. Судьбу надо держать за горло, если хочешь, чтобы она улыбалась!

Леди Матильда покачала головой и, вздохнув, отошла в сторону.

— Это правда, милая сестрица! — с раздражением крикнул Стефан Блуаский и от боли закрыл глаза. Сквозь марево в его голове слышались резкие, как удары плети, окрики капитана, стук топоров и шум волн, все больше и больше разрушающих корабельный остов. «Главное сейчас — не пропустить отлив, — прошептал он, силясь не потерять сознание. — И все же, почему она меня не убила?»