Лицо по частям. Случаи из практики челюстно-лицевого хирурга: о травмах, патологиях, возвращении красоты и надежды

Перед проведением серьезной операции я никогда не засиживаюсь допоздна, стараюсь хорошенько отдохнуть, обойтись без стресса и суеты. Понедельник – не самый плохой день для операции, хотя, как правило, приходится ограничивать свою социальную жизнь в воскресенье стаканом джин-тоника и прогулкой по саду либо бокалом вина за обедом. Мои операционные дни всегда фиксированны, и я неизменно испытываю радостное волнение вечером перед серьезной операцией, поэтому встать рано утром для меня не является проблемой. Я принимаю душ и бреюсь, затем варю крепкий кофе из свежемолотых зерен – эту привычку я приобрел, работая в Майами, – и спускаюсь по лестнице к своей машине с чашкой кофе в одной руке и тостом в другой.

Все, что мне понадобится для операции, уже лежит в сумке в моей машине, включая деревянный ящик с хирургическими лупами (с 2,5-кратным увеличением), колонки Bose, чтобы слушать музыку, немного еды для перекуса и бутылка воды. Также при мне сумка с фотоаппаратом Nikon D700 SLR. Я делаю фотографии во время своих операций с тех самых пор, как папа с мамой подарили мне фотоаппарат Nikon, когда я выучился на стоматолога. Во время работы в Северной Америке я обнаружил, что здешние хирурги тоже фотографируют практически все свои операции для хирургического журнала учета в качестве доказательства их проведения, поскольку без подтверждающих фотографий операция не считается осуществленной. С учетом сутяжной природы американского сообщества такие снимки при необходимости могут быть использованы в качестве доказательств в случае судебного иска.

Таким образом, с согласия своих пациентов я фотографирую каждый этап операции. Однако делаю я это не с целью защитить себя от суда в случае, если что-то пойдет не так. Подобные фотографии необходимы мне для обучения других хирургов путем последующего обсуждения всех деталей проведенной операции. Кроме того, они позволяют мне самому анализировать свои операции от начала и до конца, чтобы понять, что можно было сделать лучше. Когда что-то проходит не по сценарию, на регулярно проводимых в нашей больнице собраниях по «заболеваемости и смертности» [2] мы все вместе пытаемся понять, что можно улучшить. Таким образом, в рамках предоперационного совещания, на котором мы подробно обсуждаем предстоящую операцию, мы всегда заранее договариваемся, какие детали следует обязательно сфотографировать, чтобы, к примеру, показать, что мы не могли более тщательно расчистить определенный участок при удалении опухоли из-за лежащей под ним сонной артерии, которая снабжает кровью добрую половину мозга, в связи с чем ее желательно не трогать.

2

Российский аналог называется комиссией по изучению летальных исходов.

Также с разрешения пациента я использую сделанные снимки в качестве иллюстраций для своих лекций хирургам-стажерам. Не так давно во время дистанционного семинара я использовал такие фотографии для обучения более трехсот иракских хирургов, которые – сначала под диктатурой Саддама Хусейна, а затем из-за беспорядков и гражданской войны, поглотивших Ирак после вторжения в страну США с союзниками, – были на протяжении почти тридцати лет отрезаны от достижений западной медицины. Я бесконечно благодарен всем своим пациентам, которые дали мне разрешение обучать других, используя их фото, и я всегда упоминаю об этом во время публичных выступлений.

В дни, когда мне предстоит провести серьезную операцию, чувство предвкушения и приятного волнения нарастает во мне на протяжении всей дороги до больницы. В детстве я всегда очень радовался, когда мы с отцом ходили плавать в бассейне рядом с Глазго, и я до сих пор испытываю похожее радостное возбуждение, когда захожу в больницу, чтобы подготовиться к большой операции. Хотя в паре больниц, в которых я обычно работаю, весьма внушительный главный вход, мы с моими коллегами-хирургами почти ими не пользуемся: как правило, мы заходим через вход, который ближе всего к операционной, а он неизбежно расположен сзади, рядом с мусорными баками.

Зайдя в больницу, я первым делом отмечаю знакомый запах антисептика. Прошло уже сто пятьдесят лет с тех пор, как Джозеф Листер впервые использовал спрей из карбоновой кислоты в Королевской больнице Глазго перед лечением перелома коленной чашечки у семилетнего мальчика. В отличие от большинства пациентов того времени, мальчик не подхватил инфекцию, и использованный Листером антисептик вместе с другими методами обеззараживания, включая мытье рук и стерилизацию хирургических инструментов, стали общепринятой практикой. Таким образом, запах антисептика служит мне напоминанием, что до его популяризации Листером любая операция была полной лотереей, в которой у большинства пациентов оказывались проигрышные билеты. В те годы даже в случае полного успеха операции половина пациентов умирала после любого хирургического вмешательства в основном от послеоперационной инфекции, которая была настолько распространенным явлением, что ее назвали больничной лихорадкой или госпитализмом.

В США челюстно-лицевые хирурги фотографируют лицо пациента до операции и на разных ее этапах. Без доказательств операция не считается осуществленной.

Вместе с благоуханием антисептика меня также встречает волна теплого воздуха, поскольку в больнице установлена температура, рассчитанная на людей в пижамах, а не на полностью одетых. Из-за этого врачам и медсестрам постоянно жарко, однако мы миримся с этим, так как понимаем, что в больницах прежде всего должно быть комфортно не нам, а пациентам.

Я прохожу через две двери с электронным замком, и, как всегда, по мере приближения к операционной суета вокруг становится все более осязаемой. Медсестры вечно снуют туда-сюда с каталками и инструментами, и по пути в операционную я здороваюсь со встречными людьми.

В свои операционные дни я еду на работу в «гражданском» и направляюсь прямиком в раздевалку, где вешаю свою одежду в шкафчик и надеваю на себя хирургический костюм и шапочку – теперь я готов действовать. Моя следующая задача – встретиться со своими пациентами. Они неизбежно взволнованны и немного напуганны, поскольку во многих случаях неудачный исход операции может обернуться для них смертью, и я хочу, чтобы в день, которого они так ждали и, вполне вероятно, боялись, они сначала увидели меня в спокойной обстановке, а не в суматохе операционной. Мне кажется, что для них важно увидеть меня сдержанным, уверенным и готовым к операции, прежде чем их доставят в операционную, и я стараюсь разговаривать с ними спокойным, подбадривающим голосом. Я говорю что-то вроде: «Как ваши дела? У нас все готово, и вам не о чем переживать. Со мной работает прекрасная бригада, и все будет в полном порядке. Мы увидимся снова, когда вы очнетесь у себя в палате». Этих слов, разумеется, недостаточно, чтобы, словно по волшебству, изгнать все их страхи, однако хочется надеяться, что я хоть как-то их подбадриваю.

Повидавшись с пациентами, я спускаюсь в операционную и, открыв двери, сразу же ощущаю знакомое дуновение ветра из ярко-освещенной комнаты. В операционных работает система циркуляции очищенного воздуха, создающая ламинарный поток для снижения риска попадания в помещения инфекции или химических загрязнителей. Сюда постоянно закачивается чистый, стерильный воздух для создания повышенного давления, чтобы обеспечить движение воздуха только в одном направлении – наружу – и не допустить попадания извне инородных частиц. Как правило, из-за этого здесь очень низкая влажность, что приводит к сильному обезвоживанию, если операция затягивается – а серьезные операции, которые мы проводим, порой занимают весь день, а то и всю последующую ночь.

Хирургическая бригада, как правило, состоит из одиннадцати-двенадцати человек: анестезиолог с собственной медсестрой; два врача-консультанта [3] ; две операционных медсестры в перчатках и хирургических костюмах, которые подают хирургу стерильные инструменты; а также еще три-четыре медсестры, которые не обрабатывают руки перед операцией и выступают в роли «девочек на побегушках», принося другие инструменты, ватные тампоны и все остальное, о чем попросят операционные медсестры или хирурги.

3

Старшая врачебная должность в Великобритании, все остальные – младшие врачи, будь то медицинский интерн или опытный врач, полностью прошедший обучение, с большим стажем, но пока не получивший должность консультанта.

Хотя автоклавы [4] порой используются и в наши дни, хирургические инструменты, как правило, стерилизуются не паром, а с помощью ультразвуковых импульсов, которые провоцируют в инструментах вибрацию, чтобы те «стряхивали с себя» любые прилипшие к ним молекулы. Все, что приносят не прошедшие стерильную обработку медсестры – например, набор ватных тампонов, – находится в двойной упаковке. Первая медсестра разрывает первую упаковку, однако не трогает вторую стерильную упаковку внутри. Она передает упаковку операционной медсестре, которая забирает стерильный инструмент в стерильной упаковке, не прикасаясь к внешней обертке, и передает тампон хирургу. Во время операции хирурги, как правило, особо не разговаривают и практически не двигаются, в то время как не обработавшие руки медсестры постоянно бегают из операционной и обратно, и они всегда самые болтливые – чем ниже по иерархической цепочке, тем больше движений и шума.

4

Герметичный аппарат для различных операций, которые требуют нагрева под давлением выше атмосферного.