Лидия

Виктор, объявившийся ближе к началу занятия и хлопнувший меня сзади по плечу, напугал меня так, что я чуть не выронил суазор.

— Готов? — бодро спросил он.

— И как я должен был готовиться? — сказал я.

Виктор пожал плечами и усмехнулся. Для прохождения первого практического занятия по нейроинтерфейсу нас всех разделили на группы по пять человек — по какому-то невнятному, никому не известному принципу, — и я оказался вместе с Виктором и ещё тремя студентами, которых никогда раньше не видел. Лиды с нами не было — своенравный генератор случайных чисел, распределивший всех по порядковым командам, поместил её в группу, проходившую вводное занятие в самом конце, почти через две недели после меня. Я обещал ей всё подробно рассказать, хотя она и делала вид, что практика по работе в нейросети волнует её не больше, чем обычная лабораторная по химии. Я же не находил себе места от волнения.

— Сам-то как? — спросил я Виктора. — Ты прямо педант сегодня. Как-то на тебя не похоже.

— Да, — небрежно протянул Виктор, — часы отстают.

Но было видно, что он тоже волнуется.

Накануне он наслушался у старшекурсников сплетней, что тесты на способность работать в нейросети, которые проводились на подготовительном, иногда — в одном или двух случаях из ста — могли показать неверный результат. Существовала вероятность — небольшая, но от того не менее пугающая, — что после кромешного ада вступительных экзаменов и целого года на факультете ты потеряешь всё из-за первого практического занятия по нейросети.

Наша группа была уже в сборе, но все молчали — кто-то со скучающим видом смотрел в свой суазор, кто-то нетерпеливо прохаживался перед закрытыми дверями. Не одного меня напугали истории об ошибочных тестах. Виктор улыбнулся и уже приоткрыл рот, намереваясь, видимо, выдать очередную страшилку от старшекурсников, но передумал.

— Не спал, что ли, всю ночь? — спросил он.

— Что, так заметно? — сказал я.

Занятие началось в тишине.

Мы неторопливо зашли в аудиторию, где должна была проводиться лабораторная и встали перед рядами высоких стоматологических кресел — как пациенты, записанные на приём.

С профессором, который вёл у нас первое практическое занятие, нас уже знакомили раньше — правда, я никак не мог вспомнить его имя, хотя раньше не забывал имена.

— Ну что ж, — сказал профессор, кисло сморщившись в попытке изобразить приветливую улыбку, и молитвенно сложил ладонями руки, — ну что ж, — повторил он, — первая лабораторная, да?

Ему никто не ответил.

Невысокий и худощавый, с осунувшимся бледным лицом — так обычно выглядят люди, пролежавшие несколько лет в стационаре — он старался показаться радушным и часто улыбался, наглядно демонстрируя то, что современная стоматология не всесильна.

— Всех, кто волнуется, — сказал профессор и осмотрел нас, сощурившись, — а это, как я понимаю, все… я попросил бы не волноваться…

Он сделал выразительную паузу, ожидая реакции на свою шутку.

— Для начала я немножко расскажу вам о том… что здесь да как, — продолжал профессор, забавно покачивая из стороны в сторону руками. — Да, хочу сразу сказать — если вы здесь ожидали увидеть всё, о чем говорили вам коллеги со старшего курса — все эти провода, подключённые напрямую к мозгу, железные обручи, сжимающие виски, — то, боюсь, мне придётся вас разочаровать…

Бодрый и деловитый голос профессора, так удивительно контрастирующий с его внешностью, немного успокоил меня, я перестал думать о теории вероятности, об одном шансе из ста и своём позорном исключении со второго курса — и тут же почувствовал усталость. Казалось, сила тяжести в небольшой аудитории с затемнёнными окнами увеличилась за мгновение в несколько раз. Я едва мог устоять ногах, с трудом справляясь со своим огрузшим неповоротливым телом.

— Плохо выглядишь, старик, — шепнул мне Виктор.

Профессор осуждающе покосился на Виктора. Благоговейная тишина была такой же непреклонной частью наших лабораторных, как и густая электронная тень на окнах.

— На сегодняшнем занятии, — сказал профессор, подошёл к одному из кресел нейроинтерфейса и, оценивающе смерив его взглядом, упёрся рукой в подлокотник, как будто тоже едва мог устоять на ногах, — на сегодняшнем занятии, — медленно повторил он, — мы не будем выполнять какие-либо сложные задания. Ваша задача просто пройти через первое подключение, ознакомиться с азами, так сказать. Поэтому волноваться не стоит. В первый раз вполне может что-нибудь не получиться. Это нормально. Это естественно. Для этого здесь я.

Голос его, впрочем, звучал уже не так уверенно. Я посмотрел на терминал, у которого он стоял — повёрнутый в мою сторону триптих с чёрными прорезями посередине, — и у меня снова перехватило дыхание от волнения.

— Первое подключение я проведу с каждым индивидуально, — продолжал профессор, — поэтому, — он мельком взглянул на настенные часы, — если нет добровольцев, то я, пожалуй, пойду по списку.

Я оказался вторым.

Девушка, которую профессор вызвал первой, несколько секунд просидела в кресле рядом со стеной, слепо уставившись перед собой. Я долго наблюдал за ней, чувствуя неприятный холодок на спине. Её грудная клетка вздымалась через неестественно-ровные ритмичные интервалы, как если бы лёгкие её накачивали воздухом невидимые маховики. Её руки неподвижно лежали на подлокотниках. Она дышала, сидела в кресле, смотрела перед собой затуманенными глазами — и в то же время не выглядела живой. Потом она вздрогнула так, словно кто-то провёл у неё под носом ваткой с нашатырём, испуганно осмотрелась по сторонам и — улыбнулась. Профессор помог ей подняться, протянул руку — в тот момент я почему-то не сомневался, что она действительно не смогла бы встать сама, — и подошёл ко мне.

— Нужно какое-то время, чтобы к этому привыкнуть, — сказал профессор, отводя меня в другой конец аудитории, к терминалу у окна.

Можно было подумать — он не хочет, чтобы наш разговор слышали другие.

Я обернулся. Девушка, пережившая свой первый нейросеанс, молча стояла у дверей с другими студентами и — улыбалась. Она не говорила ни слова. Все в аудитории молчали.

Говорил только профессор.

— Подключённый к сети оператор — не самое приятное зрелище, — продолжал он. — Все поначалу пугаются. Я тоже, помнится…

Профессор сам прервал свой не успевший начаться рассказ и показал кивком головы на кресло.

— Садитесь, — сказал он.

Я медлил.

— Просто сядьте, — сказал профессор. — Терминал сейчас не работает. Это самое обычное кресло. Мы немного поговорим с вами, прежде чем подключиться.

Я сел. Кресло было жёстким и неудобным — высокий подголовник давил мне в затылок, и я не стал откидываться на спинку.

— Расслабьтесь, — сказал профессор. — Кресло само примет нужное положение. Просто откиньтесь назад. Вот так… Руки — обязательно на подлокотнике.

Я перестал сопротивляться и расслабился. Кресло и правда медленно и мягко изменилось, подстроившись под моё тело — подголовник больше не мешал, но аккуратно поддерживал мою голову, спинка плавно облегала меня, как кокон, а руки сами легли на широкие подлокотники. Мне никогда не было так удобно. Кресло необъяснимым образом угадывало все мои желания. Я почувствовал, что засыпаю. Даже голос профессора звучал теперь тише, чем раньше.

— На самом деле, — сказал он, — в этом нет ничего страшного, совершенно ничего. Там, — профессор провел рукой по триптиху, — совсем нет страха. Это, если хотите аналогий, похоже на сон — вы просто уснёте и проснётесь. Это как сон, в котором время — другое. Для вас пройдёт несколько часов, здесь — несколько секунд.