Лига мартинариев

— У меня есть свидетели, — Орас добивал ее с наслаждением. — Когда я узнал об этом, мне захотелось сразу же передать тебя в руки следствия. Но потом, вообрази, стало тебя жаль, — этим «жаль» он резал ее без ножа.

Ему показалось даже, что в воздухе распространяется неприятный больничный запах и, ощутив сильнейший выброс энергопатии, сделал над собою усилие, чтобы не поддаться соблазну и не проглотить эту боль, смешанную с ядом. Он лишь отметил про себя, что ощущает энергопатию Катерины впервые. До этого — за много-много дней их пребывания друг возле друга — никогда.

Но она уже справилась с собой.

— Это всё, что ты хотел сказать? — равнодушно спросила Катерина.

— Тебе этого мало? — пожал плечами Орас. — Могу добавить: согласно брачному договору всё имущество остается мне, а ты получаешь лишь гроши, оставшиеся на твоем личном счете, и дом за Круговым шоссе.

— Ага, а если меня посадят на десять лет, то в этом случае я ведь не утрачу права на твои деньги, а? Я права? — она оскалилась, будто хотела укусить. — Дерьмоед, ты продаешь собственного сына…

Он размахнулся и уже готов был ударить наотмашь, но вовремя опомнился и, стиснув кулак, опустил руку. Он понимал, что Катерина вынуждает совершить его поступок, который потом он будет стыдиться.

— За удовольствие увидеть тебя на скамье подсудимых я бы отдал и половину состояния, — ответил он, — но в этом случае Олежка услышит показания свидетелей о том, как его собственная мать — ведь он до сих пор не знает, что ты ему всего лишь мачеха — толкнула его под машину.

— Если он вообще что-нибудь ЗНАЕТ сейчас, — уточнила она.

— Не волнуйся, он будет абсолютно здоров. Со временем.

Орас смотрел на нее снисходительно и брезгливо, он был уверен, что победил в самой трудной схватке в своей жизни.

— Теперь послушай, что я тебе скажу, — она не изменила ни голоса, ни позы. — Неужели ты думаешь, что всё это, — она взмахнула рукой, обводя засилье крикливой мебели в гостиной, — нажито за счет твоих жалких попыток воровать энергопатию у Старика и его ордината? Ошибаешься! Ты бы не стал первым человеком в городе без моей помощи!

— Твоей помощи? — насмешливо переспросил Орас. — Неужели ты мартинарий? Вот бы никогда не подумал!

— Перестань дурачиться — ты выглядишь идиотом! Разве я похожа на ничтожных?! Я — князь Лиги!

— Князь Лиги? — обалдело переспросил Орас.

— И этот тайный лагерь, который ты уничтожил, работал на тебя и твой успех.

— Я никого не убивал!

— Помог уничтожить. Это одно и то же. Неразличимая грань, которую люди душевно сломленные любят обсасывать, как соломинку от коктейля. А ты, я вижу, вообразил, что достаточно вытащить с того света своего звереныша, и успех вернется к тебе. Дурак! Ты сам вырыл себе яму. Ты прав: мне в этом доме делать нечего. Через несколько месяцев ты станешь заурядным мартинарием с женой-шлюхой и дебилом-сыном.

— Но ребенок-то при чем!

В голове его всё мешалось: мысль, что он был вампиром-людоедом, а теперь из-за него погибли десятки людей, его поразила…

— Мне надоела твоя примитивность, — голос Катерины постепенно набирал силу, а лицо оживилось, красные пятна выступили на щеках. — Мне давно хотелось взять всё в свои руки. Что так и будет — я знала с самого начала. Нас больше ничто не связывает…

— И поэтому ты отказалась… — прервал ее Орас, но не договорил, махнул рукою, потому что и так уже догадался.

— Разумеется, — Катерина снисходительно улыбнулась. — Неужели ты наконец понял? Я не хотела связывать себе руки, дорогой. Мне ни к чему уязвимость. Человек, решивший завести ребенка, всегда должен помнить, что его можно в любой момент ткнуть мордой в грязь. В твоей броне счастья это оказалось самым слабым местом. Еще чуть-чуть, и я бы устранила тебя окончательно. Но ты оказался на удивление живучим. Твоя плебейская натура одержала верх.

— Выходит, эти пожертвования на сирот и инвалидов… — пробормотал Орас, и опять замолчал, сам же отыскав ответ. — Нет, ты лжешь! — закричал он в ярости. — Какой ты князь! Я бы почувствовал поток энергопатии, плывущий в твою пасть. Два князя рядом — это невозможно!

Катерина расхохоталась.

— О, я была осторожной, я лишь подбирала крошки с твоего стола, и мне лично этого хватало. В экстренных случаях к моим услугам был инвалидный приют и пара-тройка дойных коровок — я предпочитала поглощать энергопатию на месте, чтобы ни одной драгоценной капли не пролилось. В остальном я работала на Лигу и ждала своего часа. Мне велели увеличить поток энергопатии — я его увеличила. Если бы не этот идиот Нартов, который уничтожил весь лагерь… — Катерина не договорила и поднялась.

— Ага, ты мечтала занять место Старика и возглавить ординат!

— Сегодня ты необыкновенно догадлив, хотя обычно не видишь дальше своего поварского колпака, — она шагнула к двери. — Где же твои менты? Почему не бегут за мной? Почему не вяжут?

Орас рассмеялся:

— А ты-то теперь кто? Твой тайный лагерь уничтожен. Ты — пустышка, оболочка, шкурка ящерицы, пустая личинка… — Он выкрикивал сравнения, и краска медленно отливала от лица Катерины, нервная дрожь вновь охватила ее тело. — Я всегда чувствую, чью энергопатию поглощаю. Так вот: из этого лагеря ты хлебала сама со своей кодлой — иначе бы я давно расшифровал твою контору. Каждый из нас жрал свое согласно вкусам. И не воображай, что твоя примитивная ложь может меня обмануть. Теперь иди, и не забудь помыть за собой грязную посуду. А я посмотрю, что ты сможешь сделать, не имея ни палачей, ни жертв, ни моих денег, плюясь во всех ядовитой злобой. Да ты просто сдохнешь под забором!

Катерина бросила на него яростный взгляд и выскочила из гостиной, хлопнув дверью. Орас медленно опустился в кресло. Он устал, будто только что провел тяжелый и изнурительный бой, но не был уверен, что одержал победу. Прежде он жил легко и напористо. Он мог позволить себе ошибки и некоторую жестокость, которую пытался компенсировать иронией и подачками нищим. Слова Катерины задели его за живое. Можно вложить чужую боль в картины и музыку — и это покажется возвышенным и достойным подражания. Но запекать страдания в булочки — это выглядело слишком унизительно. Его дело, единственная подлинная любовь его жизни, вдруг показалось ему отвратительным.

Он почувствовал, что вновь проигрывает. Да, он вернул себе сына, но тот, возможно, на всю жизнь останется калекой. Он взглянул на свое сердце и не нашел в нем прежней силы — оно зияло огромной дырой, пересохшей озерной котловиной. И он не знал, чем наполнить его и утолить боль. Ева? Ее имя мелькнуло и растаяло. Вряд ли его чувство к ней можно назвать любовью, хотя в эту ночь он рисковал жизнью ради нее. Но и ради абсолютно чужих людей он тоже готов был рискнуть. Тут можно было выжать лишь несколько капель, а требовалась целая река, чтобы затопить душу.