Лихоморье. Трилогия

Резко сорвавшись с места, Марк подхватил таз с земли, одновременно переворачивая и освобождая его от остатков мяса, а потом, взявшись за края двумя руками, размахнулся и опустил его на голову разъяренной хозяйки. Та крякнула, как испуганная утка, осела вниз, но не отключилась, а, вопреки его ожиданиям с нечеловеческой силой вцепилась в его брюки. Марк взвыл от боли, когда ее острые крепкие ногти пронзили ткань брюк и впились в кожу, а потом начали сползать ниже по ноге, раздирая плоть. Женщина повисла в воздухе над провалом и держалась только благодаря своим по-звериному цепким ногтям. Марк попытался стряхнуть ее с себя, задрыгав ногами, но вдруг потерял равновесие и полетел вниз в тандеме с ненкой, все еще цепляющейся за него мертвой хваткой.

Падая, он мечтал умереть от разрыва сердца, чтобы не чувствовать удара и не корчиться от боли в предсмертных судорогах, потому что летел в пустоте уже достаточно долго для того, чтобы разбиться насмерть, и все еще не достиг дна. Вдруг он столкнулся со стеной, уходящей вниз под приличным углом, и дальше покатился по ее скользкой поверхности, подмяв под себя ненку. Катиться было не так страшно, как падать в неизвестность, и у него вспыхнула надежда на спасение.

Постепенно скольжение замедлилось и сошло на нет. Марк пошевелил конечностями, проверяя, не сломано ли у него что-нибудь, и только потом осмелился сесть и оглядеться. Вокруг было темно. Вначале темнота казалась кромешной, но спустя несколько минут он заметил лучи тусклого света, пробивающиеся сверху, из небольшого круглого отверстия над головой, размер которого был гораздо меньше размера ямы на поверхности земли. Ледяной спуск, с которого только что скатился Марк, уходил круто вверх, и можно было даже не пытаться выбраться обратно тем же путем. Виновница падения, наконец-то выпустившая из рук ноги Марка, лежала чуть в стороне, не подавая признаков жизни. Ее открытые глаза казались черными стекляшками, а на лице застыло бесстрастное выражение.

Привыкнув к темноте, Марк разглядел на некотором расстоянии от себя несколько крупных ледяных наростов вроде гигантских сталагмитов, поднимающихся со дна подземелья высоко вверх и теряющихся во мраке. Между ними низко над землей струился белый пар, расползаясь в стороны от густого объемного облака, которое Марк заметил справа неподалеку. Оттуда же доносились странные звуки, похожие на тревожные вздохи, тихие стоны и нечленораздельный шепот сотен голосов. Что-то шевелилось в этом пару. Темные неясные силуэты мелькали в гуще белых клубов, пронизанных бледным голубоватым светом. Невидимые существа представлялись Марку скопищем потусторонней нечисти, пожирающей его алчными взглядами и готовой вот-вот наброситься. Он подобрал с земли кусок льда и швырнул, целясь в белое облако. Как только запущенный снаряд исчез в тумане, оттуда хлынула целая какофония звуков из смеси нервного смеха, пронзительного визга и жутких стенаний, но в следующий миг ее перекрыл стремительно нарастающий протяжный вой, от которого у Марка затряслись поджилки и возникла паническая мысль, что существо, издающее его, должно быть как минимум свирепым демоном, выбравшимся из преисподней, если не самим дьяволом. Желания встречаться с ним у Марка не возникло, ведь дань заплатить было нечем, а попытка подсунуть мертвую ненку казалась слишком рискованной: Марк помнил, что в книге шла речь только о живых жертвах.

Передвигаясь на четвереньках, он по-паучьи проворно устремился в противоположную от облака сторону, спеша укрыться в темноте за ледяными сталагмитами, там заполз в какую-то расщелину и попытался замереть, но все его тело сотрясалось от икоты и озноба, а звонкое клацанье зубов выдавало его с головой.

Вой длился еще долго, но не приближался, и это вселяло надежду на то, что демоническое существо не знает, где прячется Марк, не рыщет в его поисках и, возможно, выплеснув свое негодование, успокоится.

Когда адский голосище наконец-то стих, Марк перевел дух и стал размышлять над тем, что ему делать дальше. Первым делом он решил проверить состояние еды в рюкзаке, которой на всякий случай запасся во время прогулок по Салехарду. Злаковые батончики не размокли благодаря вакуумной упаковке, их было двадцать штук, по триста килокалорий в каждом. Если экономить, съедая по две штуки в день, хватит на десять дней. Галеты превратились в кашу и размазались по подкладке рюкзака. Фонарь разбился, с него сыпались пластмассовые крошки. Зато работали часы, даже подсветка уцелела: их защитил противоударный водонепроницаемый корпус. Значит, Марк мог следить за временем. Он надеялся, что рано или поздно родственники погибшей ненки заметят ее отсутствие и, начав поиски, вскоре поймут, что она свалилась в подземелье. Ведь, кажется, пустой таз, вымазанный кровью, так и остался лежать на краю обрыва.

Марк пришел к выводу, что нет никакого смысла отправляться на поиски выхода из подземелья и разумнее будет оставаться на месте в ожидании помощи. У него было десять дней – время, на которое хватит батончиков, а потом начнутся муки голода, но Марк был уверен, что ненки хватятся гораздо раньше. Оставалось только всего ничего – постараться не умереть от переохлаждения за это время, но Марк заметил, что, несмотря на ледовые сталагмиты и глазурь, покрывавшую пол и стены подземелья, воздух вокруг был все-таки выше нуля. Это предположение подтверждалось звуками капающей где-то воды. А еще Марк вспомнил, что на ненке была меховая шуба, и решил сделать вылазку из своего укрытия, чтобы раздобыть ее.

Превозмогая страх, он выполз из своего укромного места и бесшумно заскользил к женщине, по-прежнему лежавшей неподалеку от ледяного спуска. Бросая частые опасливые взгляды в сторону клубящегося облака, Марк торопливо снял с ненки шубу, а заодно окончательно убедился в том, что теплая одежда ей уже не понадобится. Под шубой обнаружился длинный шерстяной жилет, который Марк тоже решил прихватить. Оставив женщину в тонком платье, он вернулся к своему убежищу, представлявшемуся в темноте чем-то вроде просторного углубления в стене, стянул с себя мокрую холодную одежду и с наслаждением закутался в колючую шерсть и густой мех. Шуба оказалась достаточно широкой, и Марку удалось влезть в нее, но короткий подол едва доходил до колен, и тут пригодился жилет, которым он обернул голые ноги. Устроившись в норе, Марк съел злаковый батончик и, почувствовав себя гораздо лучше, решил немного вздремнуть, однако ему никак не удавалось выбрать подходящее место для этого: поверхность под ним была слишком бугристой. Он стал ощупывать землю в поисках более ровного места. Пальцы наткнулись на какой-то гладкий предмет, от толчка откатившийся в сторону. Рядом с предметом обнаружилось нечто вроде круглых деревянных палок, обмотанных не то тряпками, не то еще чем-то мягким и рыхлым. Любопытствуя, Марк достал часы, нажал на кнопку подсветки и направил свет, исходящий от циферблата, в то место, где наткнулся на странные предметы.

От увиденного ему стало дурно. Рука дрогнула, и часы упали. Нажатая кнопка отскочила назад с глухим щелчком. Подсветка потухла. Марк глухо выругался, и, справляясь с брезгливостью, принялся искать часы, ощупывая пол, устланный высохшими до скелетообразного состояния человеческими телами.

Дань

Под июльским солнцем Заполярье быстро отошло от зимней спячки. Снег давно весь стаял, лишь в затененных уголках еще лежали грязные, отливающие синевой холмики, а вокруг уже зеленела первая травка, над которой кое-где возвышались хрупкие веточки ягеля, похожие на крошечные заиндевевшие деревца.

По обе стороны от центрального входа во всю длину здания интерната чернели два прямоугольника рыхлой влажной земли, приготовленной для газонов и клумб, которые каждый год приходилось засевать заново: в условиях вечной мерзлоты большая часть многолетних семян зимой погибала. Водима не понимал, зачем тратить столько сил, чтобы вырастить цветы, которые побьет морозом, едва те распустятся – наслаждаться их красотой можно было совсем недолго, да и почти некому: большинство детей на лето забирали родители, а педагоги и персонал, включая самого Водиму, уходил в отпуска, и в июле-августе в здании оставалось всего несколько человек. Тогда Водиме приходилось уступать свой кабинет, уже два десятка лет служивший ему домом, другому работнику, нанятому на время его отсутствия в частной охранной фирме. Комнатой, которую выделили Водиме в день приема на работу, он почти не пользовался, держал как склад для личных вещей и одежды, а отпуск проводил в заброшенном Нумги, где давно оборудовал себе пристанище в одном из разрушенных зданий. Электричества в опустевшем поселке не было, но он привез туда генератор и несколько канистр с топливом, запас лампочек, электроплитку, кастрюлю, продукты с длительным сроком хранения – все это приходилось тщательно скрывать на зиму от охотников за дармовым стройматериалом, иногда наведывавшихся туда, – не до конца разобранных пустующих домов в Нумги было еще много.

Каждый раз перед отпуском Водима делал вылазку в Нумги, чтобы проверить свое тайное логово. Вещи всегда оказывались на месте – прятать он умел. Потом он составлял список того, что нужно было докупить к очередному сезону, и в следующий раз приезжал подготовленный, чтобы остаться до конца лета. У него было всего два месяца в году, которые он мог потратить для своей цели. А лет – столько, сколько он сможет вынести. И неизвестно еще, удастся ли ему достичь желаемого, ведь мысли о смерти все чаще лезли в голову: наверное, только умерев, можно было изгнать из себя зло, поселившееся там однажды. Наверное… но не наверняка.

Учебный год подходил к концу. Скоро дети разъедутся. Тильду тоже должны забрать – она говорила, что отец приедет за ней на следующей неделе. Но Водима позаботится, чтобы этого не случилось. Дар, которым наделило его подземное зло, поможет ему в этом. План, разработанный им с целью, чтобы девочки не хватились как можно дольше, был уже частично выполнен, хотя и с отступлением от задуманного: от назойливого ненца удалось избавиться еще в мае, но Водима не ожидал, что все закончится так трагично, не желал ему смерти. Возможно, если бы он предвидел, что его действия приведут к гибели Якура, то поступил бы иначе, но что сделано, то сделано: с того света никого не вернешь. Тем более что мальчишка сам был виноват.