Лик смерча. Сага выжженных прерий

Я так быстро выбил револьвер из ее руки, что она не успела нажать на курок. Покувыркавшись в воздухе, пушка шлепнулась в воду.

— Ты думаешь, что одна такая умная, а все остальные — болваны, — хмыкнул я. — Давай-ка вытащим наш сундук, Рыжий!

Суэцкая Киска стояла рядом и ошалело глядела на нас.

— Но это мой сундук! — завопила она. — Я заплатила Яо Шану сто долларов за…

— Это была наша сотня, — перебил я. — Знаешь, ты мне надоела.

Мы с Рыжим наклонились и, ухватив сундук, с трудом вытянули из ямы. Суэцкая Киска носилась по всему пляжу и бесновалась.

— Ах вы грязные и подлые обманщики, крысы! — выла она. — Мне следовало знать, что мужикам нельзя верить. Грабители! Бандиты! Нет, это уж слишком!

— Да заткнись ты! — сказал я устало. — Отсыпем и тебе немного. Рыжий, дай-ка мне вон тот камень. Замок насквозь прогнил.

Я взял камень и ударил по замку пару раз, тот разлетелся на куски. Харриган и его банда очухались и теперь с кислыми рожами наблюдали за нами. Суэцкая Киска кружила поблизости. Рыжий рывком открыл крышку сундука. Секунду-другую стояла гнетущая тишина, а потом Киска издала дикий вопль и схватилась за голову. Харриган и его команда тоже разразились скорбным воем.

Сундук был до краев полон не серебром, не платиной и не драгоценными камнями, а пулеметными патронами!

— Патроны! — констатировал Хулихан с туповатой простотой. — Неудивительно, что Яо Шан хотел избавиться от этой карты! «Ценнее золота», сказал старик. Конечно, для главаря бандитов боеприпасы действительно ценнее золота. Стив, мне плохо!

Плохо было и Харригану, и всей его команде. А Суэцкая Киска рыдала так, будто села на шило.

— Стив, — спросил Рыжий, пока мы ковыляли к катеру, сопровождаемые рыданиями и причитаниями оставшихся позади нас мошенников. — Ты решил поделиться со мной сокровищами, потому что я не дал Доновану снести тебе башку?

— Я что, похож на дешевку? — возмутился я. — Я с самого начала собирался все поделить.

— Тогда какого же черта, — заорал он, посинев лицом, — ты разуделал меня до полусмерти, если все равно собирался делиться, а? Зачем мы тогда вообще дрались?

— Возможно, ты дрался за сокровища, — устало сказал я и поднес кулак к его лицу. — Лично я хотел доказать тебе, кто из нас сильнее.

— В таком случае ты меня не убедил! — завопил он и тоже стал размахивать кулаками. — Меня уделали солнце и чертов песок, а не ты. Мы решим этот спор сегодня же вечером на ринге.

— Во «Дворце развлечений», — добавил я и, запрыгивая в катер, крикнул: — Поплыли! Я весь чешусь от желания доказать всем, что ты такой же никудышный боец, как и рефери!

ЗМЕИ, МЕЧИ И ГЕРОИ

Весной 1929 года, когда Тевис Клайд Смит закончил колледж Говард Пэйн, они с Бобом развлекались в парке катанием с гор на детских санках. Однако подобное беззаботное времяпровождение не было долгим, поскольку в семье Говарда наметились кое-какие изменения.

Айзек и Эстер Говарды уже долгое время постепенно отдалялись друг от друга. Эстер пестовала свою любовь и внимание к сыну и, как обычно, постоянно укоряла мужа за неотесанность манер и финансовую беспомощность. Ее раздражала постоянная болтовня мужа с пациентами и странная привычка не носить с собой наличных, оплачивая даже самые незначительные покупки чеками.

Пропасть стала более глубокой в результате появившихся у Эстер домыслов, что она и Роберт— королевского происхождения и, следовательно, принадлежат к высшей знати, тогда как Айзек — невежественный простолюдин. Не удивительно, что доктор старался проводить как можно больше времени вне дома и жаловался каждому, кто соглашался его выслушать, на то, как дурно обращается с ним жена. Он часто намекал, что в один прекрасный день уйдет из семьи и потребует развода. В дальнейшем, когда Роберт стал постоянно продавать свои рассказы и более уверенно встал на ноги, он стал упрекать отца в том, что тот легкомысленно относится к болезни матери. Следствием этого было несколько бурных ссор между отцом и сыном, за которыми обычно следовали примирения. Соседи довольно часто слышали их гневные голоса.

В начале 1928 года один из коллег по профессии рассказал Айзеку Говарду о хлопковой лихорадке в малонаселенном графстве Диккенс. Это графство было настоящим западно-техасским скотоводческим краем, в его западной часта холмистая Местность переходила в высокогорья. Растительность там была скудной, климат, хоть и не столь суровым, как в горах, все же считался достаточно резким, с ежегодным количеством осадков более 20 дюймов и колебаниями температуры от 10 до 100 градусов по Фаренгейту, а также постоянно дующими ветрами.

Доктор Говард узнал, что туда собирается перебраться в поисках работы множество людей. Несомненно, им должны были потребоваться врачи. Предполагая, что ему представляется прекрасная возможность в короткий срок заработать приличные деньги, Айзек Говард отправился в Спур, небольшой городок в округе Диккенс, в 112 милях к северо-западу от Кросс Плэйнс.

4 мая 1929 года он получил лицензию на занятая медицинской деятельностью в графстве Диккенс. Он перевел свое свидетельство о членстве из Первой Баптистской церкви в Кросс Плэйнс, куда он вступил в 1924 году, в Баптистскую церковь Спура. Айзек Говард, очевидно, собирался остаться там на некоторое время. Можно лишь догадываться, что вынудило принять его такое решение — претензии его супруги, враждебное отношение сына или вечное безденежье, заставлявшее сдавать часть небольшого дома.

Дата переезда Говарда-старшего неизвестна, но он прожил в Спуре около полугода. Он часто приезжал в Кросс Плэйнс навестить семью, поэтому горожане даже не знали о его отъезде. Ближе к концу 1929 года доктор Говард вернулся, чтобы остаться в Кросс Плэйнс по крайней мере на полгода, поскольку Роберт в это время отсутствовал в городе. Мы не знаем, вернулся ли доктор в Спур в первой половине 1930 года, но достоверно известно, что 22 августа 1930 года он перевел свое членство в церкви обратно в Кросс Плэйнс.

Отъезд доктора не был единственной переменой, которая волновала маленькую семью. В середине 1929 года дом покинул и Роберт. Прихватив с Собой пишущую машинку, он переехал в Браунвуд и провел вторую половину года в дешевом отеле, а затем в комнате пансиона миссис Килер в доме 816 на Мелвуд-авеню. Там Роберт Говард оставался до начала 1930 года.

Причиной этого переезда была, вероятно, приближающаяся смерть собаки Роберта, Пестрика. Сведения об этом событии противоречивы. Упоминая о нем в письме к Э. Хоффману Прайсу, доктор Говард пишет, что собака умерла в 1927 году и что ко времени ее смерти Роберт всего несколько дней пребывал в Браунвуде.

С другой стороны, временное проживание Роберта в Браунвуде во второй половине 1929 года подтверждается его адресом, который печатался в «Хунте– с августа 1929 года до февраля 1930 года. А стареющая память доктора Говарда, скорее всего, допустила хронологическую неточность. Это тем более вероятно, что письмо было написано им десятилетие спустя.

Поскольку других причин переезда Роберта в Браунвуд нам неизвестно, мы должны согласиться с Гленном Лордом, который консультировался по этому поводу с Тевисом Клайдом Смитом. По его словам, события развивались следующим образом. Доктор Говард вернулся из Спура на довольно долгий период летом 1929 года. Вскоре после этого Роберт уехал в Браунвуд. Он не мог сделать этого раньше, так как мужчины никогда не оставляли Эстер одну в доме. Роберт оставался в Браунвуде до смерти собаки, что произошло приблизительно в январе 1930 года, после чего в феврале вернулся в Кросс Плэйнс.