Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв.
Шрифт:
В центре Соборной площади, в годы моего детства носившей гордое имя «мальчика из Уржума» (так называлась детская книжка о революционном пути С. М. Кирова), вождя питерских большевиков, стоял памятник.
– Вот Киров, – никогда в Петрозаводске не был, а памятник ему здесь «благодарные карелы» поставили. Всякое может случиться. Одно ясно. Я могу сделать самую блестящую карьеру. Но не в пении.
Палец бронзового вождя указывал вперёд и чуть влево. Именно там стоял одноэтажный домик, в котором жили мои родители ещё до моего рождения, – после окончания в Питере Пединститута имени Герцена. Дом проходил по «ведомству» Университета, куда они были направлены на работу – отец преподавал русскую литературу, мама – немецкую.
Краеведы, по ходу экскурсии по городу, причины появления на Соборной площади Петрозаводска вождя-атеиста, никогда в Карелии не бывавшего, объясняли так:
– Сергей Миронович пальцем указывает, как бы, в недра республики,
С определённой натяжкой можно было бы предположить, что он имел в виду не недра, а нашу семью и меня в частности. Палец по прямой указывал на то место, где стояла кроватка с моей персоной лет за восемь до описываемых событий.
Это гипотетическое предположение несколько отвлекло меня от моего фиаско с хором и высушило мои детские слёзы.
– А танцевать ты не хотел бы, мальчик? – спросил печальный человек со сморщенным лицом.
– Я подумаю над вашим предложением, – гордо ответил я.
И после этого несколько лет танцевал в коллективе Дома пионеров, приведя бабушку в ужас рискованными движениями в молдавском танце «Табакаряска». Оттуда меня переманили в драм-коллектив Дома пионеров, которым руководила чудная дама Они Ивановна Лаптева. Но это уже совсем другая история, не имеющая отношения к изобразительному искусству.
Первые классы так называемой «начальной школы» были временем открытия мною русской живописи.
Две роскошные библиотеки – деда и отца, – в годы войны погибли безвозвратно. Страстный книгочей, отец собрал после войны для того нищего времени неплохую библиотеку русской и зарубежной литературы.
Если бы этот очерк был посвящён тому, откуда «пошёл» исследователь исторических событий, поэт, прозаик, художник Георгий Миронов, лауреат нескольких литературных премий, автор двух десятков книг поэзии и прозы, действительный член Академии российской словесности и Академии русской литературы, тут бы самое время сказать доброе слово прочитанным мною книгам. Именно по причине страстного увлечения чтением (ещё в школе я перечитал почти всю доступную в СССР русскую и зарубежную классику) и увлечения спортом, я большую часть школьных лет провёл в «середнячках», – на домашнюю подготовку к урокам просто не оставалось времени.
Одновременно с первыми послевоенными переизданиями классиков в нашем доме появились две дивные книги, альбомы «Третьяковская галерея» и «Русский музей».
Репродукции «Третьяковки» были чёрно-белыми, а «Русского музея» – цветными, но, может быть, лучше бы они были чёрно-белыми.
Если в формировании моих пристрастий в литературе родители и старшая сестра играли заметную роль, то на пристрастия в изобразительном искусстве, практически, никак не воздействовали.
Поскольку о колористических достижениях русских живописцев судить на основе доступных нам альбомов было достаточно трудно, оставалось изучать сюжеты. Так любимыми на несколько лет для меня стали в первую очередь Суриков и Семирадский. Картины Сурикова заставляли домысливать сюжет, вызывали необходимость искать его начало и конец в настоящей жизни. Скажем «Боярыня Морозова» вызывала интерес к истории раскола, таинственной жизни старообрядцев, «Меншиков в Берёзове» – требовал чтения новых книг об эпохе Петра I, «Утро стрелецкой казни» вызывало вопросы, на которые должны были дать ответы новые и новые книги, «Переход Суворова через Альпы» привёл к монографиям Манфреда и Тарле об эпохе «наполеоновских войн». Думаю, что картины Семирадского пробудили интерес к красоте обнажённого женского тела, тайна которого волновала меня на протяжении всей жизни.
Поразительные открытия совершались во время посещения музеев Ленинграда и Москвы. Чем бы и кем бы мы были, если бы не книги и музеи?! Невозможно представить!
«Эрмитаж», «Русский музей», «Третьяковка», Музей Андрея Рублёва, Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина, музеи Саратова. Астрахани, Костромы, музеи Европы и Азии. С расширением географии и круг любимых художников стремительно расширяется. Дороге этой нет конца. От реалистов, «передвижников», при всех их реалистических колористических достижениях, интерес естественно смещался к «Миру искусства», русским импрессионистам и европейским. Постимпрессионизм, модернизм, кубизм, абстракционизм, постмодернизм…
Импрессионисты открывали романтиков Франции XIX в. От них – естественный поворот к не особенно любимому мною классицизму. От Мане и Моне, Ренуара и Сислея, с одной стороны, к Делакруа, Жерико, а от них, – к Пуссену, там неизбежно – к Караваджо. От Боттичелли – назад, к Джотто, «кватроченто», – искусству Средневековья. С другой стороны – рывок к «Северному Возрождению», потрясающее открытие – для себя прежде всего, – Питера Брейгеля, постижение фантасмагорий Босха…
Параллельно – восхитительное открытие загадок Веласкеса, дрожь по коже и комок в горле – при первой встрече с Эль Греко… И снова по контрасту к нежному
и изысканному Боттичелли. А от него к строгому Чимабуэ… А потом снова – к Дюреру… А от него к Рембранту. И вот уже – все голландцы (и так называемые «малые», и так не называемые большие). А вот и Эдвард Мунк интересен… Ах как любопытно слушать Эдвара Грига и рассматривать картины Мунка после прочтения Ибсена… Или Гамсуна… Открываешь для себя экспрессионистскую драму Кёте Ко-льиц. И зачитываешься Ремарком. И вдруг – увидел в магазине «стран народной демократии» на Тверской альбом, отдал последние деньги, питался чёрт знает чем, но не жалко. Открытие! Моё открытие неизвестного ранее художника! И имя его Грюневальд. Фантастика. А вот в петрозаводском книжном магазине на улице Энгельса продавщица букинистического отдела Манефа Ивановна с заговорщическим видом достаёт из-под полы скромное советское издание с плохонькими репродукциями, – «Фаюмский портрет». И опять открытие! От «фаюмского портрета» прямая линия к импрессионистам! А постимпрессионист Ван Гог, ставший на всю оставшуюся жизнь одним из самых любимых, – он же почти весь вырос из «японцев». И на долгие годы – страстный поиск их альбомов, не важно, с каким текстом, – я уже читаю и на английском, и на немецком, окончил курсы румынского языка, сам освоил польский, болгарский…. А какие дивные альбомы издаёт чешское издательство «Артия» – это ли не повод изучить чешский. И вот на полке моего книжного стеллажа появляются книги Хокусая, Хиросиге, Утамаро, Харунобу на разных языках.Как же всё взаимосвязано в истории искусства!
Трудно понять Сурикова, не зная импрессионистов, не поймёшь импрессионистов без знания французских романтиков, а тех – без изучения эпохи классицизма, от «классицистов» органично спускаешься (смотря откуда смотреть, может и «поднимаешься) к Возрождению.
Итальянское Возрождение – это отдельная планета. Когда в годы учёбы в аспирантуре при кафедре новой и новейшей истории Петрозаводского университета я разработал и прочитал спецкурс по культуре и искусству итальянского Возрождения, и обратился к современникам каждого из корифеев эпохи, когда стал использовать в рассказе о скульпторе и живописце Микельанджело Буанаротти его сонеты, а для объяснения феномена Джотто ди Буаннисеньи совершал экскурсы в Данте и в Бокаччно, а в разговоре о «треченто» и «кватроченто» отправлялся со своими слушателями в Ватикан или в Испанию той же эпохи, – многое становилось понятнее, но ещё больше рождалось загадок и страстной потребности в новой информации.
Сравнительный анализ событий и личностей в истории – процесс весьма любопытный и заразительный. Так сложилось, что одновременно с культурой итальянского Возрождения я читал на историческом отделении спецкурс по дипломатической истории эпохи Второй мировой войны. Что там дипломатические тайны 30–40 гг. XX века в сравнении с интригами времён наполеоновских войн! Борьба, скажем, абвера и гестапо, подковёрная склока в Имперском управлении безопасности, борьба разведок и контрразведок XX века, – детские шалости в сравнении с пируэтами закулисной истории времён Саваноролы и испанской инквизиции или религиозных войн католиков и протестантов эпохи «варфоломеевской ночи»…
Прекрасна жизнь, потраченная на поиски, объяснения, открытия.
И как хорошо, что человеческой жизни не хватает. Чтобы объяснить самому себе, где начало, а где конец бесконечного постижения истории. Истории человечества, планеты, искусства…
Картины в нашем доме
По семейному преданию, прадед мой – Михаил Васильевич Патрикеев, закончив строительство города Дальнего (Далянь) в Китае (Город Далянь был основан русскими на территории, полученной Россией во временную аренду у Китая по конвенции 1848 г.), в конце XIX века купил на заработанные в «зарубежной командировке» деньги городскую усадьбу на берегу Онежского озера в тогдашней столице Олонецкой губернии г. Петрозаводске. Усадьба включала в себя большой двухэтажный дом с двумя мезонинами, флигель трёхкомнатный с пристройками, огород с банькой, конюшню и массу всяких хозяйственных построек. Стоял дом на берегу Онежской губы Онежского озера. В то же время дойти до Соборной площади или до губернаторского дома можно было минут за десять-пятнадцать. Патриархальная губернская жизнь, всё рядом.
По семейному преданию, в доме была гарнитурная мебель из карельской берёзы, рояль, картины. И не видать бы нашей семье этой усадьбы, если бы не парадокс гражданской войны. Октябрьская революция заглотнула частную собственность к тому времени уже почивщего в Бозе строителя города Дальнего. Но к середине 20-х гг. в бывший губернский город Петрозаводск вернулся с фронтов гражданской войны один из её прославленных полководцев комкор Фёдор Миронов, и, в порядке исключения, местные власти приняли решение вернуть герою семейную собственность. Комкор оказался зятем покойного Михаила Патрикеева, дочь которого – Александра Михайловна Патрикеева, жена комкора, была соответственно, законной наследницей Михаила Патрикеева.