Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера
Шрифт:
И совсем уже меня, вроде бы бывалого тюремного сидельца, поразил ещё более бывалый представитель элиты преступного мира Игорь Глазнев, человек незаурядный и на многое открывший мне глаза не только в происходящем на свободе, но и на то, что и как должно быть в местах заключения. Интересно было его наблюдать- равное отношение к каждому и терпеливое выслушивание, а после — объяснение положений и расстановки в тюремном мире. Не ханжа и не лицемер, он имел чёткое понимание своей нелёгкой судьбы и судьбы тех, кто будет шествовать тем же курсом. И я был очевидцем, как неся собственный тяжелейший крест, он старался облегчить его другим, при всём притом имея лёгкую и осторожную поступь тяжёлого, но грациозного хищника.
Вообще, для меня было не особенно важно, с кем сидеть,
Кроссворды скучны и быстро надоедают, поэтому проще было наблюдать, лишь изредка в этом участвуя.
Иностранные языки — отдельная тема, но здесь важна прикладная часть и сам носитель его, которых не было видно на горизонте, а зная свою память — забуду через пару-тройку лет.
Другое дело — лагерь.
Библия учит нас любить ближнего, она так же учит нас любить врагов; может быть потому, что обычно это одни и те же люди.
Гилберт Кийт Честертнон
Пробыв всего несколько месяцев за решёткой, я начал понимать, о чём пишут отцы церкви, подразумевая в приходящих, как разрозненные мысли и, вроде бы, ничего не значащих, страшных врагов разума и спокойствия, если с ними не бороться в самом зачаточном состоянии. Какое-нибудь невинное воспоминание о тяге жены к коротким юбкам обязательно приведёт к калечащему подозрению в измене, и я вас уверяю, подтверждение этому тут же найдется в каких-нибудь невинных двух-трёх строчках письма или нескольких словах во время часового свидания.
Интересно, что стоит только закрасться этому предположению, и рассудительность, дай ей волю, добивает тебя и, мало того, непонятным образом, кажется, материализуется, что совсем не удивительно. Ведь проходит какое-то время, не такое большое, и в тени упавших в обществе нравов, человек начинает заботиться прежде всего о себе, что и проявляется в интонациях. Женщине приходится многие вопросы решать самой, как и делать многое из того, что ранее входило в обязанности мужа, это тоже налагает свой отпечаток некоторой независимости, и, скорее всего, выльется в смену понятий с «мы» на «я», что коробит слух, хотя, в принципе, логично.
Не хочу говорить обо всех, но своя рубашка ближе к телу, исключение составляют только родители и близкие родственники. Редкая жена способна пожертвовать собой и своей появившейся свободой. Даже полностью обеспеченные перестают ощущать благодарность и ослабляют связи, продолжая лишь поддерживать посылками и передачами, да постепенно редеющими письмами, чем нехотя помогают следствию добивать, и без того из последних сил отбивающегося, бывшего возлюбленного.
Мне довелось быть несколько месяцев с одним подследственным, обвиняемым, как и я, по особо тяжким статьям. Ему грозил тяжёлый срок, и 15 лет стали бы подарком судьбы. Он производил неплохое впечатление, хорошо держался и был удобен как сокамерник. Беседы по темам, интересным нам обоим, знакомые друг с другом опера, контролирующие дело, продукты, покупаемые жёнами в одних магазинах, и ещё многое, объединяющее нас, сделало близкими и радушными соседями. Частота допросов была почти одинаковой, и надвигающиеся суды должны были начаться в одном месте и в одно время.
Он очень гордился своей супругой, но фотографию показывал не всем, зато сам любовался часто, сияние эмоций на его лице передавало всю гамму переживаемых в разлуке чувств, письма, отправляемые ежедневно, не всегда имели ответ, но это казалось нормальным и понятным из-за разной занятости адресатов.
И надо же было появиться в камере человеку, возможно, неслучайно, хотя я даже уверен, что он сам об этом не подозревал. Глеб также, как и мы, находился под контролем МУРа, правда, обвинялся в мошенничестве, и за решёткой должен был провести не столь много времени. Безобидный, добродушный, болтливый тридцатилетний юноша иудейских кровей, в очках, угловатый, он совсем не нарушал создавшейся приятной атмосферы, скорее,
наоборот — вносил в неё какую-то лёгкость и бесшабашность. Очень похожий на мальчика из мультфильма «Остров сокровищ».Как-то, вернувшись с очередного допроса, в своей ненавязчивой, изливающейся манере, он случайно обронил фразу о разговоре при нём милиционеров о якобы завязавшемся романе у жены нашего третьего сокамерника с одним из них. С тех пор Алексей начал если не чахнуть, то понемногу терять интерес к жизни. Было заметно: всё, что он делал — от занятий спортом, книг, приготовления пищи до стирки, — даётся ему троекратно тяжелее, чем до этой злополучной фразы.
Уже через месяц на прогулке Глеб рассказал, что имел один на один объяснительный разговор с Лёхой, во время которого тот допытывался о каждой мелочи этой фразы. Чувствуя себя виновником произошедшего, парень не находил себе места, и от лёгкости атмосферы осталась только оболочка, уже начинающая рваться при небольших шероховатостях, на которые раньше и внимания не обращали.
Я не выдержал, и после возвращения с очередного допроса чуть ли не в одно время с Алексеем, пока не вернулся Глеб, завёл разговор на наболевшую тему. Он долго молчал, казалось, отстранённо думая о своём. Я же, как попугай, прокручивал одну и ту же мысль, но на разные лады, в надежде пробить брешь в замкнутости, и лишь когда сказал, что и у меня тоже, кажется, не всё в порядке, начиная приводить примеры в подозрительности, изобретая их на ходу, услышал: «И у меня так же, вроде бы ничего, а душа всё чувствует какую-то недосказанность. Надоело, завтра буду сознаваться во всём, что на меня навалят!» — попробуйте в таком состоянии переубедить человека, а помощи ему, кроме как от сокамерника, ждать не откуда.
Глеб, тем временем, пронырливо всё разузнал, и оказалось, что действительно, то ли от безысходности и горя, то ли, возможно, увидев человеческое сострадание, девушка пошла на контакт, а будучи привлекательной…
Конечно, Алексею было тяжело, но никто из нас не может знать свою дорогу заранее, никто не знает, как повёл бы он себя, окажись на её месте. Какие бы ошибки были совершены, сколько бы их случилось, как бы они могли отразиться на жизни, которая и так, на сегодняшний день, потерпела крушение. Разумеется, Алексею мы говорить ничего не стали и озвучили версию, обратную настоящей, приложив все силы, чтобы убедить его ещё раз задуматься о своём поведении на допросах.
Не знаю, что на него повлияло — то ли мой возраст, то ли грозящее ему более суровое наказание, то ли пришедший и растрогавший своим раскаянием за эту фразу Глеб. В общем, признание он отложил — тем более, как оказалось, в преступлении, которое и не совершал. По себе знаю: в подобных случаях либо ты переборешь ситуацию, либо она тебя, и, раз и навсегда, приобретя опыт, сможешь укрепить дух и уже никогда не сдашься, либо… Но стоит ли после этого говорить о себе, как о мужчине?
Когда-нибудь всё тайное станет явным, но важно не то, что мы знаем, а как отреагируем. Перетерпев, пережив в мольбах и стенаниях, взглянув в глаза виновнику тяжелых минут, часов, дней, а может и лет, простить, понимая, что забыть это невозможно, но всё же пытаясь принять эту данность с благодарностью, полагаясь на Провидение.
А Алексею передачи по-прежнему поступали, письма приходили, — может, и редко, и может, писалось в них уже не о чувствах жены к мужу, а о дочери и всякой всячине, но происшедший перелом заставил принимать и это с радостью.
Жизнь вошла в своё русло, и единственно верное правило: проводить время, отведённое здесь судьбой, с пользой, а не впустую, — делало существование осмысленным и даже интересным.
Скоро мы расстались, и всё, что я знаю о нём и его отношениях с женой — они продолжались, и он изо всех сил старался принимать их такими, какими их выстраивала эта женщина, приезжая иногда на свидания в лагерь, правда, без дочки, поддерживая с ним переписку и не отказывая н помощи, хоть и на его же когда-то заработанные деньги. Для людей с большими сроками — это хороший вариант, хотя и хочется сидельцу большего, и щемит душа, и воет гордыня, но… «что позволено Марсу, не позволено быку».