Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера

...

Кондратьев и «Миша» ехали с нами добровольно, будучи введенными в заблуждение относительно истинной цели поездки. Поскольку во всеуслышание Михаил произнес: «поедете на дачу, на встречу», я понял, что он сказал им, на даче они должны были присутствовать на встрече с какими-то людьми. Я отвез Кондратьева и «Мишу» на дачу, с ними остался Казюконис, а сам вернулся в Москву. На следующий день, следуя указаниям Махалиным, я приехав в бар, расположенный в подвале офиса на ул. Мосфильмовской. Сам офис находился в здании какого-то института на этаже, окна — во двор. Там меня уже ждал Махалин. Он сказал мне: «Сегодня «Кондрата» надо убирать. Тебе делать ничего не надо, все сделает «Пельмень». Надо лишь сидеть в машине». После этого, вечером того же дня, еще было светло, я на свое автомашине ВАЗ-2108 (была куплена на мое имя, цвет «доллар» в гос. гомере присутствуют цифры «408» либо «804» и зарегистрирована в 20 отделе ГАИ Бабушкинского района), а Махалин на своей (насколько я помню в то время он ездил на «Мерседесе» цвета зеленый металлик, других данных автомашины я не помню) приехали на ул. Селезневскую, где снимал квартиру Пылев О.А. Возможно аренда квартиры и не была на него оформлена, но «базировался» там именно он. Мне это известно, так как ранее я бывал у него в этой квартире раза два. Точный адрес этой квартиры я не знаю, но полагаю, что смогу показать ее визуально. Квартира 3-х комнатная, расположенная на 3 этаже слева по ходу лестничного марша в 3–4 этажном кирпичном доме. В квартиру поднялся Махалин, а я остался в машине. Немногим позже из квартиры вышли Шарапов, «Пельмень», Тутылев «Мясной» и еще один человек, данных которого я не знаю. На моей машине я, «Мясной» и Пельмень» приехали на дачу. «Пельмень» находился в подавленном состоянии, он должен был совершить убийство. Хотя Пылева в этот день я и не видел, но уверен, что в квартире подготавливал «Пельменя» к совершению убийства именно он: во-первых, эта квартира принадлежала Пылеву, а во-вторых, такие решения в основном принимал только он, да и со слов Махалина мне было известно, что рещение о дальнейшей судьбе «Кондрата» и «Пельменя» должен принимать Пылев О.А. На дачу также приехал и Шарапов со своими людьми. Шарапов долго беседовал с Кондратьевым, о чем именно, я не знаю. За это время, следуя указаниям Махалина, я приехал на Аминьевское шоссе в г. Москве, где в то время в квартире своей жены Евгении проживал Махалин С.А., где последний передал мне пистолет ТТ с глушителем, пояснив, что «ствол» я должен передать Тутылеву, что я и сделал, вернувшись на дачу, Тутылев привел пистолет в боевое положение и засунул его за пояс. Ко мне в машину сел «Пельмень», Тутылев спросил у него, подготовил ли он веревку. Получив отрицательный ответ, «Мясной» передал ему отрез веревки, по-моему, обычной, бельевой. Затем из дачного дома Тутылев и Казюконис вывели Кондратьева. Последний находился в подавленном состоянии. Не знаю о чем с ним говорил Шарапов, но «Кондрат» просто дрожал от страха и речи не было, чтобы он мог оказать сопротивление. В машине расселись следующим образом: я — за рулем, на пассажирских сидениях — «Шарлей», Тутылев, Кондратьев, Симонов, Слава Пономарев «Моряк» и (они сидели чуть ли не на коленях друг у друга, «Кондрат» был просто зажат со всех сторон). Причем на переднем пассажирском находился либо «Шарлей», либо Пономарев. Пока разговаривали с Кондратьевым на даче, несколько «шараповских» (двое или трое), среди них Казюконис, в лесу неподалеку выкопали яму. Я не помню, кто показывал дорогу, мы проехали по проселочной дороге около 6 км, то есть сначала по дачному поселку по основной асфальтированной дороге, затем, проехав овражек, ехали по проселочной через поле, далее дорога пошла через лес, как мне показалось, по просеке. Остановились слева по ходу движения около стоявшей там «иномарки», на которой ранее туда приехали «шараповские». Это место я показал в ходе следственного эксперимента, в процесе которого был обнаружен труп Кондратьева. Самих членов бригады Шарапова около машины не было, они находились около ямы в лесу. Кроме меня все вышли из машины и встали перед капотом. В автомобиле в это время были включены лишь габаритные огни: другого освещения в этом месте не было. За происходящим сначала я наблюдал через лобовое стекло машины: сначала Тутылев продемонстрировал Кондратьеву пистолет и пригрозил: «Рыпнешься, убью», затем Симонов неожиданно прыгнул на Кондратьева коленом вперед, сбил его на землю лицом вниз и, сразу же накинув ему на шею веревку, стал душить. Я вышел из машины, когда у Кондратьева уже начались спазмы. Когда тот перестал подавать признаки жизни, Тутылев удостоверился в наступлении смерти, приложив руку к заднему проходу потерпевшего, пояснив, что при удушении мышцы человека расслабляются и как следствие происходит уже посмертное испражнение. После этого Симонов и Яковлев потащили труп в лес за концы веревки, затянутой на шее в виде петли, яма находилась на расстоянии около 20 метров от кромки леса. Все остальные шли следом. Сама яма оказалась неглубокой. Как позже пояснили «шараповские», тяжелый грунт с трудом поддавался лопате. Я обратил внимание, что при выкапывании ямы аккуратно был снят дерн, чтобы после захоронения замаскировать это место. Самого захоронения я не видел, так как почти сразу вернулся к машине. Потом, со слов соучастников (Казюкониса и Тутылева) я узнал, что с трупа сняли одежду: после этого Тутылев, по моему лопатой, отсек у трупа кисти рук, а лицо изуродовал, чтобы затруднить опознание в случае обнаружения трупа. Я не знаю, были ли на трупе часы. Насколько мне известно, со слов Тутылева, он снял с трупа какие-то золотые украшения, которые позже в Москве выбросил в один из водоемов. Документы, находившиеся у Кондратьева и изъятые Тутылевым (какие именно не знаю), последний также выбросил, где именно, не знаю. Отсеченные кисти рук Тутылев во что-то завернул, может в целлофановый пакет. На обратном пути в поле (недалеко от леса), выйдя из машины, Тутылев выбросил этот сверток около свалки промышленных отходов, еще произнес при этом: «Лисички съедят». После этого сразу поехали в Москву, не заезжая на дачу. Хочу уточнить, что после убийства Кондратьева мы с Казюконисом по указанию Махалина еще 3 раза ездили на место захоронения осенью и зимой 1995 года, в январе 1996 года). Проверяя место, мы посыпали его солью и перцем, чтобы собаки не могли обнаружить труп. Осенью я обратил внимание на бугорок, возвышающийся на этом месте. Казюконис пояснил, что это колено трупа, хотя я в этом не был уверен.

Как правило в этих драмах обязательно были задействованы и друзья, и близкие товарищи, и разумеется все из участников хорошо знали друг друга. Думаю, прочитанное не нуждается в комментариях, но лишь в минуте молчания и осмысления обстановки в которой жили эти люди, в том числе и пишущий эти строки…

…Перелопачивая чужие показания, пока не касающиеся меня, вспоминаю встречу с Григорием Гусятинским у офиса Александра Фишера на Мосфильмовской, куда я приехал по привычке несколько раньше. Подождав и осмотревшись, подошёл к праздношатающимся, тогда еще «Шараповским» «хулиганам» — это были как раз Саша Федин и Андрей Филипов. Разговор зашёл о возможном аресте. Было любопытно услышать их мнение. Никакой боязни за свои не только судьбы, но и жизни, в основном — лишь бравада. Их даже не насторожил мой вопрос о сумме, получая которую за сутки, они согласились бы сидеть в тюрьме: 50-100-200-300 долларов? Кажется, остановились на пятистах в день, что в месяц составляло 15 тысяч долларов, то есть почти в десять раз больше их получаемого денежного содержания. Того, что они получали сейчас, еле хватало на обслуживание машин, питания семьи и оплаты снимаемой квартиры, так как своей почти ни у кого не было. Их родители были ещё не стариками, а потому жить с ними оказывалось не всегда удобно.

При попадании в тюрьму сумма оплаты не увеличивалась и, по желанию арестованного, либо копилась, либо передавалась семье, но, в любом случае, для данных ребят в день выходила сумма около 50 долларов. Желаемое от действительного отличалось сильно, причём не только в деньгах. Мало того, при освобождении для человека ничего особо не менялось, тем более, не считалось заслугой, и некоторое время всё вообще оставалось в подвешенном состоянии.

Основные приближённые к Пылёвым, скажем, Махалин и Шарапов, в хорошие времена получали по десять тысяч долларов, менее значительные фигуры, но более близкие к быту боссов, так сказать, охрана — по 5 тысяч, о себе я уже писал (но эти цифры от 50 000 до 100 000 долларов в месяц были обусловлены и сделанным для братьев и тем сумасшедшим риском, который когда-то да должен был оборвать мою жизнь). Такое положение продолжалось несколько лет, вплоть до 1998 года, с которого получаемые суммы начали стремиться к более низким показателям. Разумеется, разговоров о равенстве не было…

...Читаемые мной строки в томах на ознакомлении, подписанные членами ОПГ, дышали страхом и сожалением. По мнению Олега, где-то и с преувеличением. Как он заявил на втором суде, после длинного повествования обвинителя об убийстве своих подчинённых: «Но они же были не детьми из песочницы!»-давая понять, что во время пребывания в бригаде те стали отъявленными головорезами — пусть так, но чьими усилиями?!

Страницы дела пестрели беспричинностью и, порой (пардон), глупой несвоевременностью увечий и смертей. Все это перемежалось с описаниями огромного количества изъятого оружия, иногда эксклюзивного и вряд ли применимого, как, например, НРС — «нож разведчика стреляющий».

Практически не было заметно борьбы за выживание, кроме показаний Олега, спихивающего на своих подчинённых. Скажем, звучали уверения, будто молодые люди, приходя к нему в гости, так сказать, чаю попить, после общения, узнавая о проблемах в его «бизнесе» (интересно узнать, в каком?), решались помочь, причём самочинно, не вводя его в курс дела. Любопытно, что помощь обычно выражалась в устранении людей, мешающих или угрожающих ему. По его словам, денег они за это не получали, напротив, он корил их и убеждал более такого не делать, а иногда помогал им, авторитетно вмешиваясь в их проблемы, которые сами они решить не могли. И конечно, он не мог ни в коей мере влиять ни на принятые ими решения, ни, тем более, на содеянное ими. Причём со временем, Олег, находясь в включении, начал сам в это верить.

Надо отдать должное этим, якобы, приходящим «чаю попить» людям — их реакция дальше улыбки не заходила, а злоба из-за смерти друзей и внушённого и переживаемого ужаса когда-то, постепенно затухала, перейдя в жалость.

Отношение ко мне, как к выдвигаемому «пугалу», самоустранилось вместе с ушедшей опасностью. До сих пор редкие встречи на судах или следовании к ним несли не просто положительные обоюдные эмоции, но даже радушные, вместе с предложениями помощи после их освобождения — некоторые уже дома, а многие готовятся к возвращению.

Ещё одна особенность нашего коллектива, которой я раньше не придавал значения: ни один человек из нас, за исключением двоих-троих, не был ранее судим! ОПГ будущих «первоходов».

Из «лианозовских», которые при покойном Григории входили в состав «бригады», почти все были ранее судимы, отличаясь кардинально, соответственно, и смотрели на нас, по их мнению, жизни не знающих, свысока. На этой почве возникали периодические конфликты, и именно из-за отношений, рождаемых этой разницей. Из-за неё-то, при разделе власти и восхождении к «рулю» Пылёвых после смерти Гусятинского, у сторонников «братьев» и была некоторая злость, поддержанная ещё и тем, что их возмущала в бывших «сидельцах» безобразная тяга к первенству и деньгам. Все знали, что делёжка была честная и равная, и «лианозовской» верхушке перепало более, чем они ожидали. Это, возможно, и сподвигло их «завидущие» взгляды на всё остальное, исходя из того, что раз дали больше предполагаемого, значит, можно забрать всё.

На деле же основной причиной стало владение долей в «Русском золоте», которую Пылёвы оставили за собой. Именно из-за подобных своих и Ананьевский, и «Ося», и «Дракон» встали на нашу сторону, что и закончилось трагедией в бане…

…Что же сподвигло молодых людей, никогда не имевших отношения к криминалу, стать соучастниками преступлений, чтение о которых поднимает волосы дыбом? Судя по показаниям и упоминаниям друг о друге, где говорилось о не очень хорошем выполнении своих обязанностей, где-то и разгильдяйстве, поначалу это самое участие, как я уже говорил, серьёзно не воспринималось.

Их разухабистость и «понты» в поведении, навязанная ошибочным пониманием своего места в гражданском обществе, которое выстраивалось то ли само собой, то ли под чьим-то жутким планированием. И, возможно, решило лишь принятие курса репрессивной дисциплины, после применения которого и появилось понимание у каждого, где он находится, спустив с небес на грешную землю.

Просматривалась и другая сторона. Откуда должна была взяться преданность, за исключением совсем приверженных, когда денежное содержание, по мнению задержанных, не соответствовало содеянному, а после вообще исчезло, как и всякая помощь и поддержка после начавшихся арестов, что уж совсем непонятно. Босовы помогли даже кровному брату по одному из родителей — Елизарову Сергею. Наоборот, как только он был арестован, вся мебель из его квартиры была вынесена по указанию одного из братьев. Состояние дел подходило к объявлению меня и ещё нескольких, проходящих со мной по делу, «обвиняемыми», и соответственно, — к ознакомлению с материалами дела.

Новые, для меня так и оставшиеся необъяснимыми, вводные со стороны следственного комитета, заключались в разделении судопроизводства на два, хотя следствие уже было закончено, и суд должен был быть один! Возможно, для улучшения отчётности — ведь так получалось два суда по делам организованной преступности, правда, такое наблюдалось и ранее.

Что оставалось делать, пришлось принять это как данность, к тому же представители следствия объяснили, что второй раз статьи 209 и 210 не будут предъявлены. Это, собственно, не удивительно — ведь дважды за одну и ту же провинность, по Конституции РФ, судить нельзя. Правда, позже всё случилось с точностью до наоборот, мало того что статьи эти были предъявлены ещё раз, так и срок, полученный по ним при сложении наказаний, получился гораздо больше возможного, определённого законом, хотя я был совсем не исключением, а, скорее всего, правилом, как и все остальные из нас, у кого было такое же разделение на два суда. Впрочем, у Олега Пылёва эта цифра несравнимо больше — 90 лет, при возможных, кажется, 27. Кстати, срок у него, не в пример другим, получился небывалым — «пожизненное заключение» + 18 лет, не описанный ни УК, ни одним Пленумом Верховного суда.

Говорить о себе нечего, как бы мой срок ни складывался, любым из них я доволен и благодарен, ибо он конечен!

За изучение этой кипы бумаг я засел со всей серьёзностью, совершенно на время работы забывая о том, где я, кто я, и что мне грозит. Воображение позволяло воспроизводить прочитанное в другом формате, а ручка отмечала в тетради все слабые, неправдоподобные, а то и лживые факты. Многочисленные ошибки, оговоры и несовпадения, как мне казалось, дадут возможность быть услышанным. Многое из замеченного могло позволить «опрокинуть» многих свидетелей и в особенности тех из них, которые дали показания на других, забыв о своей вине, — «перевербовав» их в свидетелей защиты прямо в зале суда.