Лилипут — сын Великана (с иллюстрациями)

— Отбить? Мой?! — вздрогнул Пальчик.

— И мой, — кивнул пёс. — Мой надо ещё сильнее отбить. На моей совести преступлений больше. Только две разбитые машины чего стоят!.. Чем бы отбить? Чем? — сокрушался он, вертя головой по сторонам.

— Вон, дубинкой, — насмешливо посоветовал ему Пальчик, кивнув на сторожевую палку гостеприимного «хозяина».

— Можно! — обрадовался Гав. — Сначала я побью тебя, потом ты — меня. И что мы получим? Мы получим, — довольно потёр он передние лапы, — запахи боли, побоев, огорчения, стыда, синяков, ссадин… — перечисляя, загорелся он. — Эта дубинка отлично отобьёт любой личный запах. А ты умён! Не ожидал, — похвалил он мальчугана.

— Нет, я глуп, — поспешно запротестовал Пальчик. — Лучше не надо. Учти, будет больно, — предупредил он.

— Ради нашего спасения можно и потерпеть. Итак, за дело! — Он схватил дубинку. — Другого выхода нет.

Пальчик втянул голову в плечи.

Гав привстал на цыпочки, размахнулся и вдруг застыл, ловя носом ветерок.

— Так. — Он отбросил палку в сторону, мальчуган облегчённо вздохнул. — Верхнее чутьё никогда меня не обманывало.

Он унёсся куда-то в чащу травы, и Пальчик поспешно спрятал дубинку в лопухах, наивно надеясь, что пёс её не найдёт или по крайней мере забудет, если она не будет торчать на глазах.

Гав вернулся с большим пуком каких-то растений. Даже Пальчик, у которого не было ни верхнего, ни нижнего чутья, почувствовал их особый запах.

— Мята! — догадался он. Мама иногда клала её в разные приправы.

— Нет, я не мял. Я срывал осторожно, — возразил пёс.

— Называется так — мята!

— Глупое название. Это, — он показал на пук, — еще не мята. А вот теперь, — он азартно помял растения, — мята! Уж она-то отобьёт запах получше любой дубинки!

Из-под крыльца, потягиваясь, выбрался «хозяин» и удивленно уставился на своих гостей. Впрочем, тут любой бы изумился, увидев, что они натирают друг другу одежду и шерсть пучками какой-то травы, запихивая её даже в карманы и надевая на головы что-то вроде травяных венков.

Взглянув на «хозяина», Пальчик с грустью отметил, что на шее у него висит размочаленный обрывок верёвки.

— Может, снять с него верёвку? — спросил Пальчик, напоследок поправив венок на голове пса.

— Ты что? Это вроде документа, пусть неважнецкого, а всё же. Сразу видно, что хоть какого-то хозяина когда-то имел и, может быть, потерялся. Тебя вон даже с ошейником заловили. А то и пристреливают бродячих прямо на улице! Смотря на кого нарвёшься.

— Это уж точно, — вспомнил Пальчик второго чёрного терьера, который посочувствовал ему в парке. — Эх, бедняга, — подошёл он к голодранцу и хотел было погладить его по руке.

Но тот отскочил и заворчал на него, а затем, умильно улыбаясь, подбежал к Гаву и низко склонил кудлатую голову. Пёс стал с доброй улыбкой ерошить ему волосы. Если бы у человека был хвост, он сейчас бы завилял им вовсю.

И Пальчик неожиданно вспомнил, что мы сами подчас больше жалеем собак, чем людей. Тому же псу часто находим и доброе слово, и ласку.

Даже с родителями мы не так мягки и открыты всей душой. И нередко огрызаемся, когда нас хотят по-доброму пожалеть, считая это излишним сюсюканьем. А вот собаки чутко отзываются на ласку. Так что и подкрылечного «хозяина», и Гава можно было понять.

— А он здесь не пропадёт? — сказал Пальчик.

— Проголодается, убежит в город. Он ещё молодой. Может, его кто-то и пожалеет. Возьмёт к себе, вымоет, как меня твоя мама, и живи! — беззаботно откликнулся Гав.

— А давай сами его вымоем, — предложил Пальчик. — Тогда он кому-то больше понравится!

— Ну, я не знаю… — Гав добродушно оттолкнул приставалу, и тот ушёл под своё крыльцо. — А вдруг он кусается?! Тебя-то он точно цапнет, не сомневайся. Если б тогда меня вздумала мыть не твоя мама, а какая-нибудь дворняга, я бы ей задал жару!

— Ну и помой его сам.

— Хитрый какой! Не слажу я с ним, он больше меня, — отказался Гав. — Ещё вырвется, удерёт, и ищи-свищи. А так у него тут всё же какой-то дом.

— Ты же сам говорил: может, он кому-то понравится, его возьмут, выкупают…

— Э-э… — протянул пёс. — Тогда-то он сопротивляться не будет, как и я у вас. Когда тебя к себе берут, это сразу чувствуется. Можно и потерпеть, раз у вас такие дикие причуды — мучить живую тварь горячей водой да ещё с мылом!

— Убедил, — согласился Пальчик.

— Пошли? — сказал Гав.

— Пошли. Только…

— Там видно будет, — решительно оборвал его пёс. — Слышал пословицу: смелость города берет?

И на всякий случай привязал к ошейнику, который Пальчик так и позабыл снять за это время, новый гибкий прут лозины.

Они пошли, благоухая мятой на всю окрестность.

Голодранец, высунув голову из-под крыльца, грустно смотрел, как Гав ведёт Пальчика на поводке в сторону города.

Они оглянулись и помахали ему на прощание: рукой и лапой.

ПЕРВЫЙ ЭТАЖ

Выехать вчера из города было легче, нежели сегодня войти. Поперёк дороги был установлен полосатый, как палка регулировщика, шлагбаум. И двое бородатых чёрных терьеров с повязками, прежде чем кого-нибудь впустить или выпустить, свирепо обнюхивали каждого. Один из них, явно туповатый малый, то и дело сверялся с какой-то бумажкой, а уж затем нюхал.

«Нас ищут, — ёкнуло сердце у Пальчика. — С приметами сравнивают». Он замедлил шаг, но Гав смело потащил его за собой. Туповатый терьер сунулся к ним, но второй облаял его и поднял шлагбаум, пропуская путников.

— Что он сказал? — спросил Пальчик, когда опасность миновала. Теперь он уже не отставал, а, напротив, тянул пса вперёд.

— Он сказал: «Пропусти деревенщин! Не чуешь, что ли? Сельские жители! Этот запах ни с чем не спутаешь, прямо с ног валит!» — уже привычно процедил Гав сквозь зубы, не выпуская прут-поводок.

— Вот видишь, а ты хотел из нас отбивную сделать, — заулыбался Пальчик.

— От большой отбивной я бы не отказался, — причмокнул пёс. — И от маленькой — тоже.