Лиловый (Ii)

– - Нашу что?

– - А, неважно. Профессор будет тебя языку, все расскажет.

Леарза даже рассмеялся.

– - Он вообще-то строгий, -- раздулся рыжий, будто смех его чуточку задел, -- сам велел мне учить язык позавчера! У меня еще не так опыта.

– - Позавчера? Ты что, и вправду выучил язык за два дня?

– - Да, -- невозмутимо согласился Гавин.
– - Когда Морвейн тебя на станцию. Профессор связался со мной и предупредил, что ты у нас будешь.

– - Но это же целый язык, -- обескураженно воскликнул Леарза.
– - Там же тысячи слов! Нет, даже больше, наверное!

– - Около, э, триста, -- спокойно добавил рыжий.

– - Трехсот тысяч?

– - Да. Конечно, я не все знаю. Понимаешь, э...

– - он набрал в легкие воздуха, потом сердито выдохнул и потряс головой.
– - Пусть профессор объяснит. Мне слишком трудно такое... ну... говорить. Это нужно про наш народ, будто про чужой, -- он опять замахал руками.
– - Профессор умеет, он уже объяснял.

– - А ты, значит, сдаешься, -- раздался голос профессора Квинна сбоку; Леарза от неожиданности чуть не опрокинул кружку, Гавин резко соскочил с места.

– - Доброе утро, профессор!
– - оттарабанил он. Тот рассмеялся и махнул пухлой кистью: садись, вроде как. Леарза оглянулся и обнаружил, что столовая почти пуста: пожалуй, иначе они бы заметили приближение профессора Квинна, поскольку люди здесь его явно знали, и вот сидевший за дальним столиком человек в сером приветственно поднял руку, а Квинн ответил ему тем же, потом придвинул третий стул и сел с ними.

– - Я понимаю, язык Руоса -- с некоторых пор почти мертвый язык, на котором говорит всего лишь один человек, -- мягко обратился он к своему помощнику, -- но считаю, Гавин, что тебе все же стоит освоить его до конца, включая глагольную систему: ради

опыта

. А посему, будь добр, иди вон отсюда и продолжай учить. Время на языковую практику у тебя еще будет, хоть отбавляй. Кстати говоря, что насчет выборки из библиотеки Ларкина? Ты уже составил ее?

– - Нет, профессор, -- округлил глаза Гавин. Они у него были почти что медные, в тон волосам.
– - Я пойду, профессор.

Леарза лишь успел озадаченно поднять руку (этот жест он подсмотрел у местных и немедленно взял на заметку). Рыжего и след простыл; только осталось лежать несколько крошек на столе у того места, на котором он сидел. Профессор Квинн огладил свою бороду, добродушно улыбнулся китабу.

– - Что ж, я думаю, стоит посвятить тебя в некоторые особенности нашей цивилизации для начала. Не нужно с таким недоверием смотреть на моего помощника, он не лжет, и для любого жителя Кеттерле выучить чужой язык за два-три дня -- не проблема. Видишь ли, юноша, ты и сам должен понимать, что цивилизация

технологии

вынужденно накапливает большой объем знаний с веками. Вот ты учился пиротехнике по книгам своего дяди, если я не ошибаюсь?..

– - Да.

– - И это результат жизни всего лишь одного поколения! А теперь представь себе, что таких знаний у нас миллиарды и миллиарды томов. Ты сам очень хорошо прочувствуешь это на себе, быть может, уже прочувствовал: чтобы просто жить в здании наподобие этого, нужно уметь пользоваться всеми этими устройствами вроде движущихся лестниц и прочих машин. Таким образом, объем знаний, которые должен к определенному возрасту усвоить ребенок в Кеттерле, очень велик. Как ты думаешь, возможно ли усвоить их без помощи?

Леарза задумался. Логика Квинна ему была вполне ясна: он успел пообщаться с Гавином и выяснил, что тот и вправду очень многое знает.

– - Нет, -- сказал он. Профессор Квинн кивнул.

– - Верно. Человеческий мозг не в состоянии усвоить и всегда хранить в памяти такое количество данных. Но на то мы и люди

технологии

, и мы, конечно, не оставили его без помощи. Машины помогают нам помнить и понимать. Если бы тебе нужно было помнить много всего сразу, что бы ты сделал?

– - Ну, -- Леарза уставился в окно.
– - Наверное, носил бы с собой записную книжку. И подглядывал бы в нее.

– - Да, ты неглуп, -- улыбнулся ему толстяк.
– - В этом Морвейн уж точно не ошибся. У нас есть такие записные книжки, юноша, у каждого из нас. Только они находятся прямо здесь, -- и он дотронулся до своей головы кончиками пухлых пальцев. Леарза с недоумением посмотрел на него.

– - Прямо в голове?

– - Именно. Конечно, тебе не следует воображать себе, что в голове у меня обычная записная книжка, из пергамента и все такое. Это устройство выглядит совершенно по-иному. Мы называем его биокартой. Через несколько месяцев после рождения такая биокарта вводится каждому нашему ребенку. Благодаря ей Гавин и выучил твой язык столь быстро, как и я сам, и Беленос Морвейн, и все другие разведчики, которым он был нужен. К сожалению, тебя снабдить биокартой мы не можем, потому что ты не такой, как мы. Поэтому язык тебе придется учить куда дольше. Ну что ж, если ты позавтракал, я предлагаю подняться в мой кабинет и начать это делать.

***

Коридоры, движущиеся лестницы, коридоры, холлы, коридоры. Еще коридоры, еще холлы, еще лестницы... Окна, окна, во всех окнах вид нереальный, будто картинки. Все без конца снующие

аэро

, никогда не кончаются, беззвучно летают туда и сюда, только уже даже их движение перестало казаться живым.

Страшно.

Он обнаружил, что по ночам не может спать. Все вокруг него с самого начала казалось сном, а в последнее время и вовсе кошмаром; все это было неживое, даже люди вокруг, откуда ему знать, быть может, все они, все до единого неживые, ненастоящие? Быть может, на самом деле просто темный бог поглотил его душу, и он давно безумец, а в голове у него мрачные картины, навеянные сумасшествием? Где правда? Откуда знать...

И профессор Квинн, господин Анвар, продолжал только обучать Леарзу языку, лишь понемногу, будто неохотно рассказывая об этом странном мире: быть может, потому и неохотно, что на самом деле никакого мира не существует?

В ту ночь он долго, долго сидел в своей постели, скрестив ноги и раскачиваясь из стороны в сторону, и не мог уснуть; черно-красное небо беззвучно сияло перед ним, пугая, чужое, мертвое, и ему казалось, если он закроет глаза, оно ворвется в комнату и задушит его. Леарза уснул лишь под утро, неловко свернувшись клубком в самом углу постели, и на следующий день больше напоминал снулую рыбу, чувствуя себя совершенно обессиленным и вымученным. Кажется, профессор Квинн замечал это, но ничего не сказал.

Они уже привычно устроились в кабинете Квинна, -- кабинетом тот называл просторное помещение с большим столом темного дерева, с пушистым ковром на полу, с длинным книжным шкафом, но книги в этом шкафу в основном были странные, растрепанные и старые, многие на совсем непонятных языках. На другой стене, -- во время занятий Леарза обычно сидел лицом к ней и постоянно видел, -- висела большая картина, которая отчего-то пугала его: на ней было изображено снежное поле с кромкой тусклых гор вдалеке и черное корявое дерево, на ветвях которого висела, будто запутавшись, наполовину нагая женщина. Ее рыжие волосы были единственным ярким пятном на всей картине, и все было такое холодное и страшное. Леарза не понимал смысла картины и оттого чувствовал к ней сильную неприязнь.