Лиля Брик. Жизнь

Многочисленные письма подтверждают, сколь интересным и искренним было общение этих людей все долгие годы их знакомства.

* * *

За четыре года до смерти Лили Юрьевны дружба и любовь с Плисецкой и Щедриным кончилась. Объективности ради следует сказать, что отношения прервались по вине Лили Юрьевны, и причина была нелепая.

Про ссору этих людей мне писать трудно, ибо я не был свидетелем разговоров, а лишь поверенным двух сторон, которые, кстати, говорили одно и то же.

Итак, к восьмидесятилетию Маяковского С.И.Юткевич и В.А.Катанян задумали сделать на ТВ фильм о Маяковском и кино (я писал об этом выше). Как всегда бывает в таких случаях, заявку должен был утвердить председатель Гостелерадио Лапин, и чем больше знаменитых фамилий было в заявке, тем лучше (одного Маяковского мало?). Пригласили Игоря Ильинского комментировать и Щедрина писать музыку. Он сказал Лиле Юрьевне, что к тому времени, через год, когда надо будет писать, он будет занят другой работой, у него уже договор.

Ну вы подпишите эту заявку сейчас, для солидности, а через год видно будет, — сказала Лиля Юрьевна. — И я попрошу вас лично передать эту заявку Лапину из рук в руки, он вас знает и ценит.

Щедрин, предупредив, что не сможет заниматься музыкой к Маяковскому, скрепя сердце поставил свою подпись. Упорно он добивался свидания с Лапиным, чтобы передать «из рук в руки». Тот, узнав о чем речь, неохотно пошел навстречу, и Щедрин, из любви к Лиле Юрьевне и Василию Абгаровичу, долго его убеждал в интересное- ти затеи. И картину включили в план. (Доносы из музея Маяковского появились уже тогда, когда картина подходила к концу.)

Через год, когда пришло время писать музыку, Щедрин сказал ЛЮ, что он же предупреждал, что будет в это время занят и не сможет писать музыку к фильму Сергея Юткевича. И что можно пригласить другого композитора.

Лиля Юрьевна, по-видимому, забыла, что Щедрин говорил ей год назад о своей занятости, обидевшись и разозлившись, в гневе повесила трубку. Щедрин обиделся, что Лиля Юрьевна несправедливо поссорилась с ним, а Майя обиделась за Родиона… Хотя причины были нелепы, они перестали разговаривать и встречаться. Обе стороны жалели о ссоре, и вот-вот должны были наладиться отношения. «Я не злопамятна», — говорила Лиля Юрьевна, но времени ее жизни не хватило. «Я ужасно жалею, что не помирился с Лилей Юрьевной перед ее смертью», — сказал Щедрин.

Проблема возраста не могла не волновать Плисецкую, как, впрочем, каждую женщину. Но балерину — особенно:

Время летит быстро, а в театре еще быстрее — оно измеряется сезонами, а сезон — от спектакля к спектаклю. Не успеваешь оглянуться, как новый сбор труппы, и год прошел.

Что же делать? — отвечала Лиля Юрьевна, как бы стараясь несколько ее утешить. — Талант не стареет, а стареет, приходит в негодность материал, из которого талант сделан. Вот Утесов, он петь умеет, держится прекрасно, а голоса уже нет. Материал, голос пришел в негодность, пропал. Люся Ильюшенко с ее «мо» верно заметила: «Приходит опыт — уходит прыжок». У вас в балете это особенно обидно, молодая женщина в расцвете сил и — пожалте на пенсию!

Майя пожала плечами, что в данном случае означало: «Ну, это как сказать». И доказала всей своей последующей жизнью, что она — исключение.

Настольный календарь

Редко когда возле телефона не лежит календарь с записями на ближайшие дни. Лежал такой еженедельник и на столе у Владимира Владимировича в Гендриковом переулке. После 14 апреля он продолжал служить Лиле Юрьевне до конца года и потом с архивом был сдан в музей, ибо там были записи, сделанные для памяти еще Владимиром Владимировичем:

24.3.1930 — 1 ч. дня цирк

25.3. — 1905 год сдать

— «Серп и молот» клуб Астахова. Рогожская застава

— Дом печати. Диспут «Баня»

— Книгу «5-ый год»

— Сокольники, выставка

— Сенная площадь. Средне-Тишинский пер. д. З кв. 19 в прав. угол. Сема, Клава.

Жизнь продолжалась, и рукой ЛЮ, каждое первое число месяца написано: «Эля, Аннушка». Это значило — не забыть послать деньги Эльзе в Париж (тогда еще конвертируемые червонцы) и заплатить жалованье домработнице Аннушке. Смотрим дальше:

— письмо маме

— завтра обед Маяковские. Купить сметаны

24.5. — За квартиру. Маяковские. Посылку Арватову

— Зубной врач. Починить часы

— Райх в нас дня.

Бытовые дела перемежаются с делами издательскими:

— Гранки в Гиз

— Фото в «Огонек»

— Переводчик Фосп В. Г.

— 9 — Керженцев. Пудра

— Катанян в 2 часа

19.8 — «Молодая гвардия». Талоны на дрова.

И так годами.

Некоторые ее календари последующих лет сданы в архив, другие затерялись в хаосе войны, что-то уцелело в бумагах…

Бертолъд Брехт и Елена Вайгель

В поездках роль календаря-памятки играли записные книжки. В феврале 1933 года, когда ЛЮ была с Примаковым в Берлине, написано: «Завтра в час дня в «Кранцлере» встречаюсь с Брехтом. Пойду одна, Виталий занят».

Хотя ЛЮ бывала в Берлине и раньше, с Брехтом она познакомилась только теперь. Они вместе ездили смотреть новые индустриальные районы Берлина, ЛЮ интересовали всяческие новшества и в полиграфии, и в рекламе, о которых ее просил писать ему Осип Максимович. В конторе «Совэкспортфильма» была копия «Стеклянного глаза», и Брехт захотел ее посмотреть. Он пришел на просмотр с Эрнстом Бушем. Втроем они фантазировали насчет фильма, где Брехт хотел, чтобы Буш пел зонги на стихи Маяковского, но дальше разговоров дело не пошло — не нашли денег. Обычное дело.

«Уже после войны, — рассказывала ЛЮ, — когда театр приезжал в Москву, ко мне несколько раз приходила Елена Вайгель, его жена, актриса. Это была острая, умная и очень некрасивая женщина, но с ней было интересно разговаривать и она многое знала. Очень увлекалась Фрейдом (мы все через это прошли в десятых годах), называла его Зигмундом, будто он ее родственник, и цитировала на память целые абзацы. Я не поверила и достала с полки его том, она моментально нашла это место, и все оказалось точно. Я была посрамлена, мы смеялись, а она сказала: «Жаль, что не заключили пари. Я бы выиграла!» Типично по-немецки.

Несколько раз я их приглашала с Эрнстом Бушем. Он как актер мне нравился больше, чем певец, хотя зонги его любила. Несколько песен он пел на стихи Маяковского, но переводы не всюду были точны, я пару мест ему исправила, и он мне потом прислал пластинку, где он поет уже исправленные слова.

Я их расспрашивала о Валеске Герт, но они ничего вразумительного не могли сказать. Это была знаменитая в двадцатых годах танцовщица и певица, красавица с талантливым телом. Она могла все — и классику, и эстрадную эксцентрику. На нее ставили специально ревю, и она произвела сенсацию тем, что пела один номер, окруженная почему-то стадом дрессированных шимпанзе. Мы водили компанию с нею и Эйзенштейном. Его пригласили поставить с Валеской феерию в стиле начала века, на сцене и экране одновременно — как я сейчас понимаю, это была бы «Латерна магика», но тогда она еще не была придумана. Ее богатый любовник хотел выписать костюмы и шляпы из Парижа, музыку заказать Равелю, а декорацию Руо — все, как задумал Эйзенштейн, но он внезапно разорился, и вся затея лопнула. Валеска, вопреки ожиданиям, не бросила его, а какое-то время он жил на ее деньги, пока его дела не поправились, но не настолько, чтобы финансировать затею Эйзенштейна. Она была презабавная, очень остроумная, и с ней всегда было весело, даже тогда, когда все было плохо. У меня есть фотография — мы с Эйзеном и она в Москве. В 1928 году она приезжала на гастроли.