Лимонад. Путь от «выжатого лимона» до цветущей женщины

А однажды летом, среди ночи, мы гуляли в парке и два часа качались на качелях – «лодочках", потом нам было так плохо!

Зато сейчас вспоминать всё это так хорошо!

***

Мне было чуть больше года, когда мои дедушки построили наш дачный домик. После этого почти все мои детские фотографии были сделаны на даче.

И больше сорока лет мама и бабушка пересказывают историю про то, как мне сказали "всем некогда, все работают в огороде и ты займись чем-нибудь", на что я ответила: "Ну дайте же мне работу по душе!"

Да, пятилетнему ребёнку работу по душе найти трудно.

А дальше, по душе или не по душе, моей работой была прополка. То, что при прополке моркови на грядке остался один укроп, наверное, у всех детей было.

Но вот расскажу про случай, когда я была уверена в своей правоте, а всё пошло совсем не так.

Приехала я в деревню на Дальнем Востоке, в гости. Заняться мне там было нечем, решила пожилым хозяевам в огороде помочь. Смотрю – заросли лебеды такие, что в них помидорные кусты не отыщешь. Думаю, непорядок. Ещё так обрадовалась, что нашла я себе работу по душе – лебеда выдёргивается из земли легко, это не то, что у нас огороде с одуванчиками и осотом бороться.

Избавила я все помидорные кусты от сорняков, стою, любуюсь на дело рук своих.

Хозяйка вышла из дома и говорит:

– Ты что делаешь?

– Помидоры прополола.

– А мы их никогда не полем, чтобы не подвязывать. Сорняки их поддерживают.

Вот так я, по незнанию, "причинила добро".

***

С мамой я всю жизнь разговариваю по душам – это помощь, поддержка.

Возможность так поговорить с мамой – это счастье!

Папа был молчаливый. А я в него, как все говорили. Папы нет уже много лет. Но только сейчас, когда я замыкаюсь, когда ухожу от скандала в молчанку, я чувствую в себе папины черты и я принимаю их в себе, такая-это тоже я.

Я много лет не помнила, что мы вместе сидели на полу около телевизора, смотрели футбол и хоккей.

Я вспомнила это, когда смотрела чемпионат мира по футболу. Оказывается, не могу оторваться от экрана, понимаю и переживаю всё, что происходит на поле.

Увидеть в себе качества отца, принять их, простить его, мне помогла фраза «ведающей» подруги:

– Зачем тебе ехать на кладбище, чтобы поговорить с отцом? Ты и так с ним постоянно разговариваешь.

Да, разговариваю. 20 лет, когда его давно уже не было в живых, я ему высказывала обиды и учила его, как со мной надо было общаться.

Сейчас я с ним говорю через практику прощения и благодарности.

Получилось у вас простить родителей за детские обиды?

***

Он, конечно, меня любил, как умел. Он не умел проявлять любовь, прятал её где-то очень глубоко. – Ему в детстве никто не показал, как это бывает.

Он никогда не говорил о своих чувствах и, если его что-то обижало, он молчал по два – три дня. В этом я в папу. Долго я училась говорить о том, что нарушены мои личные границы, о том, что мне причинили боль.

Когда я была подростком, мама спросила меня: "Зачем ты, как помойное ведро, собираешь у всех всё плохое, выслушиваешь про всякие неприятности?"

– Мама, я не помойное ведро, я жилетка, в которую девчонки плачут.

Мне было важно, чтобы подруга с кем-то поделилась, выговорилась, чтобы ей стало легче.

Если бы папа умел проявлять любовь, я бы радовалась жизни и не обращала внимание на печали окружающих, не работала бы с особыми детьми и не стала бы психологом.

За то, что я та, кто есть сейчас, спасибо и тебе, папа, тоже.

Пока гром не грянет…

Когда моей дочке Наташе исполнился год, после прививки от дифтерии, у неё начались судороги. Две недели мы пролежали в нервном отделении.

Когда в 2 года опять надо было ставить прививку, я спросила у врача «В прошлый раз такая тяжелая реакция была. Может, не будем ставить?» На что врач мне ответила: «Это не на прививку реакция была, это просто так случайно совпало.»

Поставили прививку, я ушла на работу. Наташу оставила с бабушкой.

Через несколько часов звонок – у Наташи высокая температура.

Я у себя в процедурном кабинете в хирургии собираю ампулы – анальгин, димедрол, новокаин, беру шприцы, чтобы сразу сделать дочке укол, бегу к бабушке.

У подъезда стоит «Скорая помощь». Наташа лежит без сознания. Врач, молодой парень, говорит: «Поедем в больницу».

Едем в «Скорой». Наташа лежит у меня на коленях. Врач сидит около шофёра.

В середине пути до больницы я чувствую, что ребёнок не дышит.

Я ору: – Она не дышит!

Скорая останавливается, врач начинает что-то делать. Я, как медсестра, спрашиваю: – Чем помогать?

Подаю ему из чемоданчика то, что он просит. А потом вижу, что она серая и руки висят, как плети.

Я мысленно кричу: «Господи, если она умрёт, я не смогу жить. Забери тогда меня тоже. Я сделаю всё, что хочешь, чтобы она жила.» Это была такая мольба матери за ребёнка, такой мощный энергетический выброс, долетающий до звёзд.

Вдруг, каким-то внутренним зрением я вижу, как разворачивается белый свиток и на нём из красных букв появляются слова «Отче наш».

У нас вся семья атеисты. Бабушка и дед читали лекции в Институте марксизма. Я молитву никогда не видела, не слышала.

Я прочитала красные буквы на свитке.

Очнулась на полу Скорой от того, что врач меня толкает и говорит:

– Ты видишь, она дышит!

Он искусственным дыханием раздышал её. Мы доехали до детской больницы. Наташу забрали в реанимацию.

Просила врачей: «Пустите меня, я тоже медсестра, только что со смены в хирургии. Я не испугаюсь, я буду помогать». Но мне сказали: «Идите домой. Вам позвонят.»

Куда и зачем я пойду?

Я подошла к закрытым дверям реанимации и сидела около них, чтобы быть ближе к дочке.