«Линкольн» для адвоката

Лэнкфорд и Собел проделали неплохую работу, надо отдать им должное. Одна – я подозревал, что это была именно Собел, – занялась аспектом выстрела, заложила мое имя в автоматизированную систему обработки данных по огнестрельному оружию и вытащила призовой номер. Компьютер сообщил, что я зарегистрирован как владелец пистолета той же самой марки и модели, что и орудие убийства.

Бойкий ход, но он все равно не создавал достаточных оснований. Фирма «Кольт» производила пистолет модели «Вудсман» свыше шестидесяти лет. Это означало, что их было произведено, наверное, с миллион – и, значит, мог быть миллион подозреваемых.

Итак, сначала получили тонкий дымок, потом еще потерли друг о друга палочки, чтобы получить желаемое пламя. В прилагаемом кратком ходатайстве утверждалось, будто я укрыл от следователей факт владения оружием указанной марки. Там говорилось также, что я сфабриковал алиби, когда меня первоначально допрашивали по поводу смерти Левина, затем сделал попытку направить следствие по ложному пути, подсунув липовый след наркодилера Гектора Арранде Мойи.

Хотя мотив не является достаточным основанием для получения ордера, полицейские все равно подверстали в свое резюме для ходатайства некий мотив – утверждая, что жертва убийства, Анхель Левин, принуждал меня давать ему задания следовательского характера, а я отказывался ему платить по завершении этих расследований.

Но не это вопиющее утверждение имело решающее значение. Ключевым пунктом обоснования заявки на обыск оказался факт фабрикации мною своего алиби. Дескать, по моим словам, во время убийства я находился дома, но этому утверждению противоречило сообщение на моем домашнем телефоне, поступившее перед предполагаемым временем убийства, и это доказывало, что дома меня не было. В общем, я лжец.

Я медленно прочитал формулировку дважды, но мой гнев не утихал. Швырнул ордер рядом с собой на сиденье.

– В каком-то отношении действительно жаль, что я не искомый вами убийца, – произнес я.

– Да? Это почему же? – отозвался Лэнкфорд.

– Потому что этот ордер – кусок дерьма, и вы оба это знаете. Он не выдерживает никакой критики. Я сказал вам, что телефонное сообщение поступило, когда я уже беседовал по телефону – что может быть проверено и доказано. Только вы поленились или не хотели это проверять, поскольку тогда было бы трудновато получить ордер – даже у вашего карманного судьишки из Глендейла. Ваша ложь свидетельствует как о вашей профессиональной халатности, так и о нарушении закона. Это документ, не имеющий юридической силы. – Я сидел позади Лэнкфорда, и мне лучше была видна Собел. Говоря все это, я наблюдал за ее лицом в поисках признаков сомнения. – А предположение, что Анхель вымогал у меня работу и я не желал платить, просто анекдот. Вымогал – с помощью чего? И за что я ему не заплатил? Я платил ему всякий раз, как получал выставленный счет. Парень, говорю тебе: если вот так вы работаете по всем уголовным делам, то мне пора открывать свой филиал в Глендейле. Я запихну этот ордер прямо в задницу вашему начальнику.

– Вы солгали насчет пистолета, – проговорил Лэнкфорд. – И у вас были деньги Левина. Они значатся у вас в приходно-расходной книге. Четыре штуки баксов.

– Я ни о чем не лгал. Вы ни разу не спрашивали меня о пистолете.

– Солгали по умолчанию.

– Чушь собачья!

– Четыре куска.

– Ах да, четыре куска. Убил его, пожалев четыре тысячи! – воскликнул я с сарказмом. – Вот тут вы меня подловили, детектив. Это мотив. Но думаю, вам и в голову не пришло проверить, выставлял ли он мне на тот момент счет на четыре штуки. Или посмотреть, оплатил ли я ему только что выставленный, за неделю до смерти, счет-фактуру на шесть тысяч долларов.

Лэнкфорд был непоколебим. Но я увидел, как сомнение начинает проявляться на лице Собел.

– Не имеет значения, сколько и когда вы ему платили, – сказал Лэнкфорд. – Шантажист никогда не бывает удовлетворен. Невозможно прекратить платить, пока не достигнешь точки необратимости. Вот в чем вся штука. В точке необратимости.

Я потряс головой.

– А какой же компромат он имел на меня, что вынуждал давать ему работу и платить вплоть до точки необратимости?

Лэнкфорд и Собел обменялись взглядами, и Лэнкфорд кивнул. Собел достала из кейса файл и протянула его мне через спинку сиденья.

– Посмотрите, – предложил Лэнкфорд. – Вы проглядели это, когда обыскивали место преступления. Он спрятал это в ящике комода.

Я раскрыл папку и увидел, что она содержит несколько цветных фотографий восемь на десять. Снимки сделаны издали, и на каждом изображен я. Фотографировавший следил за моим «линкольном» несколько дней и в диапазоне нескольких миль, причем на каждом снимке зафиксировано время. Я был запечатлен с различными персонами, в которых легко узнал своих клиентов. Проститутки, уличные наркодилеры и «ангелы дорог». Запечатленные моменты можно было интерпретировать как подозрительные, поскольку они отображали какой-нибудь краткий миг времени: мужчина-проститутка в мини-шортах, высаживающийся с заднего сиденья моего «линкольна»; Тедди Фогель, передающий мне в машину толстую пачку наличных через окно. Я захлопнул папку и швырнул ее обратно через спинку сиденья.

– Вы меня разыгрываете? Вы хотите сказать, что Анхель шантажировал меня вот этим? Что он вымогал у меня деньги при помощи вот этой туфты? Люди – мои клиенты. Это шутка, или я чего-нибудь не понимаю?

– Калифорнийская коллегия адвокатов может не посчитать это шуткой, – возразил Лэнкфорд. – Мы слышали, что вы в натянутых отношениях с коллегией. И Левин знал это. Он это использовал.

Я потряс головой, словно стараясь избавиться от наваждения.

– Невероятно!

Я знал, что мне нужно перестать говорить. Я с самого начала повел себя неправильно с этими людьми. Понимал, что мне надо просто захлопнуть рот и таким образом выйти из затруднительного положения. Но я испытывал необоримую, можно сказать, всепоглощающую потребность их убедить. Я начинал сознавать, почему так много уголовных дел стряпается в комнатах для допросов при полицейских участках. Люди просто не умеют вовремя заткнуться.

Я попытался определить места, где сделаны находящиеся в папке снимки, вспомнить, к чему они относились. Фогель, вручающий мне свиток купюр на автостоянке перед стриптиз-клубом «Ангелов», на бульваре Сепульведа. Это произошло уже после суда над Гарольдом Кейси, и Фогель платил мне тогда за подачу апелляции. Мужчину, зарабатывавшего на жизнь проституцией, звали Терри Джонс, и я представлял его в деле, где ему вменялось приставание к людям на улице, – это случилось в первую неделю апреля. Мне пришлось тогда разыскивать его прямо на бульваре Санта-Моника накануне судебного заседания, чтобы убедиться, что он на него явится.

Ясно, что все снимки сделаны в промежутке времени между тем утром, когда я взялся за дело Руле, и моментом, когда убили Анхеля Левина. Затем убийца подбросил их на место преступления. Все это являлось частью гнусного плана Руле держать меня под контролем. Снабдить полицию всем необходимым для того, чтобы повесить убийство Левина на меня. Почти всем – кроме орудия убийства. До тех пор пока Руле держал у себя под спудом это оружие – он держал в руках и меня.

И хотя этот замысел повергал меня в бездны отчаяния, я не мог не восхищаться его дьявольским хитроумием.

Я попытался опустить стекло в машине, но кнопка не работала. Попросил Собел открыть окно, и она выполнила мою просьбу. В автомобиль стал задувать свежий ветер.

Вскоре Лэнкфорд посмотрел на меня в зеркало заднего обзора и попытался начать разговор с другой стороны.

– Мы проследили историю этого «вудсмана», – сказал он. – Вы ведь знаете, кто владел им когда-то, не правда ли?

– Микки Коэн, – небрежно ответил я как о чем-то само собой разумеющемся, пялясь на отвесные склоны Лорен-каньона.