Линкольн, Ленин, Франко: гражданские войны в зеркале истории

В конце войны в связи с поражением Конфедерации и ее разорением серьезные убытки понесли финансовые круги еще двух северных штатов – Нью-Йорка и Нью-Джерси, банки которых вплоть до Гражданской войны кредитовали южную плантационную экономику. Впрочем, они возместили утраченное в ходе послевоенной Реконструкции Юга (см. главу 6).

За 48 месяцев военных действий практически ни один крупный американский предприниматель не выехал из страны. Напротив, бизнес-сообщество развило лихорадочную деятельность именно в годы Гражданской войны. Ведь все военное производство и преобладающая часть выгоднейших военных поставок было сферой действий частного капитала, самостоятельно заключавшего контракты с высшим командованием и армейскими и флотскими командирами [20] . Сократились масштабы традиционного американского зла – уклонения предпринимателей от уплаты налогов, что, вероятно, объяснялось суровостью законодательства военного времени.

20

Функции Военного министерства в этих вопросах были главным образом наблюдательными.

Победа Севера обернулась потому и триумфом колоссального большинства американского предпринимательского класса. Он прочно связал свою судьбу с торжеством товарно-денежных отношений и с поступательным развитием демократии. Уцелевшие плантаторы позже превратились в сельских капиталистов. В экономической сфере они впоследствии частично взяли реванш за проигрыш на полях сражений.

Предпринимательский класс России, напротив, почти в полном составе занял место в нише проигравшего войну социального блока.

Сразу оговоримся, что основная часть крупных российских предпринимателей заранее (до большевистского переворота) покинула страну и перебралась вместе с капиталами в Европу, Северную Америку или Азию, устроившись в Париже, Биаррице, Нью-Йорке, Харбине или Шанхае. Так поступили Вышнеградские, Гучковы, Коноваловы, Лианозовы, Путиловы, Терещенко. Всего несколько деятелей бизнес-сообщества среднего калибра приняло участие в антибольшевистских правительствах (таковы дальневосточные лесопромышленники Меркуловы, ставшие политиками регионального масштаба). Сотрудничать же с победоносными большевиками пытались очень немногие предприниматели; среди них были почти исключительно деятели российского книгоиздательского бизнеса – братья Сабашниковы, Иван Сытин. Стремившиеся переждать гражданскую войну на курортах Южной России семейства Манташевых, Нобелей и Рябушинских оказались в 1918 году во власти большевизированных солдатских масс, хлынувших с турецкого фронта на родину, и были спасены от гибели только неожиданным наступлением белых войск Корнилова – Деникина.

Впрочем, из-за отсутствия в российском менталитете культа бизнеса российскому бизнес-сообществу, в отличие от испанского, зачастую приходилось опасаться и красных, и зеленых, и даже «социально близких» белых офицеров. От рук последних погибли некоторые предприниматели, как, например, известный московский фабрикант Юрий Гужон.

Обращает на себя внимание и другое обстоятельство: скромные масштабы и общее запоздание финансовой поддержки, оказанной крупнейшим российским бизнесом Белому движению. Руководство белых армий обоснованно сетовало на это обстоятельство, затруднившее полноценное снабжение их войск.

Знаменитое обещание магнатов донецкой угольной индустрии об 1-миллионной премии белому полку, который первым вступит в большевистскую столицу, было сделано лишь во второй половине 1919 года – на втором году войны, когда противник прочно утвердился во всей Центральной России.

Поздняя и недостаточная помощь российского предпринимательства Белому движению вскоре вынудила лидеров последнего искать не только военной, но и экономической поддержки за пределами России, что стало их серьезным политическим проигрышем.

Военный разгром Белого движения автоматически поставил былую экономическую элиту России в круг общественных сил, полностью проигравших войну.

Предпринимательский класс Испании во время Гражданской войны не проявил политической монолитности. Более того, в противоположность российскому и американскому бизнес-сообществу он пережил отраслевой и региональный раскол. Финансисты Испанского банка и «последний средиземноморский пират и король контрабанды» мультимиллионер Хуан Марч поддержали военный мятеж всеми доступными им средствами. Зато средняя и мелкая буржуазия промышленного транспортного и торгового сектора регионов «красной Испании» – индустриализированных Каталонии и Бискайи и фермерской Валенсии – сохранила верность Республике.

Однако большая часть всех фракций буржуазии, как и в России, предпочла отчуждение от бурных событий соучастию в них. В годы войны очень многие испанские предприниматели (даже придерживавшиеся монархо-клерикальных, антиреспубликанских взглядов) находились во Франции, хотя и вблизи испанской границы – в Биаррице. Другие избрали «внутреннюю эмиграцию» – жизнь в курортных заповедниках Аликанте, Сан-Себастьяна и Сантандера. В противоположность Кисловодску, Крыму, Минеральным Водам, Одессе и Пятигорску в России, курорты Испании оправдали свою репутацию надежного политического убежища экономической и чиновной элиты.

С победой военного мятежа над Республикой большинство предпринимателей-эмигрантов вернулось из внешней и внутренней эмиграции, заняв нишу в высших слоях нового большинства, выигравшего войну. Исключение составила немалая часть каталонских капиталистов, делавших бизнес в легкой промышленности (пищевой, текстильной, трикотажной, обувной, деревообрабатывающей), плюс отдельные баскские предприниматели. Они оказались в проигрыше

Однако первоначально выгодной всему капиталистическому классу страны была послевоенная политика автаркии, строившаяся на максимальной изоляции Испании от индустриальных стран Запада (см. главу 6). Автаркия надолго избавила испанский промышленный бизнес от конкуренции высококачественных и недорогих иностранных товаров.

Иначе говоря, два в общем негативных фактора: общая довоенная неразвитость испанского капитализма и политический раскол предпринимателей сразу по нескольким линиям, в том числе на монархистов и республиканцев, на верующих и безбожников, не помешали большинству капиталистического класса Испании оказаться в нише общественных сил, победивших в Гражданской войне.

Крупные землевладельцы всех трех стран всюду оказались в рядах социального меньшинства, которое в двух странах из трех проиграло войну.

При этом в США и в России элите сельского общества – плантаторам и помещикам – были присущи совершенно неодинаковые образцы политического поведения.

Рабовладельцы США, политически сплотившиеся вокруг южного меньшинства Демократической партии, воспринимали борьбу против федералистов как собственное, кровное дело. Сразу после канонады в Форт-Самтере они наладили механизм пожертвований на военные нужды родных штатов, действовавший до конца войны. Молодые плантаторы массами и добровольно поступали в армию. Будучи опытными наездниками и умелыми стрелками, они составили костяк высокоманевренной конфедеративной кавалерии, которая сохраняла качественное превосходство над конными и тем более пехотными частями северян почти до самого конца войны [21] .

21

Почти все лучшие полевые командиры Конфедерации (генералы Джонсон «Каменная стена», Лонгстрит, Стюарт, Эрли) были кавалеристами.

Помещичье же сословие России, постепенно скудевшее, но все еще сохранявшее в своих руках более половины обрабатываемых земель и немалые состояния, проявило политическую близорукость и военно-организационную несостоятельность. За сорок с лишним лет, прошедших после великих реформ Александра II, оно так и не оправилось от потрясения, вызванного утратой права на бесплатную и покорную рабочую силу. Магнаты земельной собственности – Бенкендорфы и Волконские, Гагарины и Оболенские, Олсуфьевы и Родзянко – были захлестнуты смерчем событий сначала февраля, затем октября 1917 года. Они оказались неспособными объединиться вокруг какой-либо влиятельной политической партии и большей частью пытались спастись бегством за границу. В лучшем случае они оказывали разнуздавшейся народной стихии вооруженное сопротивление в масштабе родных усадеб. Оно не могло быть успешным, ни хотя бы длительным. Револьверы не были действенным оружием против винтовок, гранат и пулеметов, привезенных фронтовиками. В 1917–1919 годах в полной мере сказалась слабость военных навыков отечественного поместного дворянства и невысокий уровень его политизации, что облегчило положение овладевших столицами и железнодорожными магистралями левых экстремистов.