Липовый чай (Повести и рассказы)

— Пей!

И протягивала деревянный ковш литра на полтора.

Лика покорно взяла ковш, он оказался тяжелым, на голую ногу плеснулось молоко.

— Куда мне столько! — испуганно воскликнула Лика.

Полина нетерпеливо подтолкнула ее. Пришлось подчиниться и пить.

Молоко было мягко-теплым, с нежной кружевной пеной по верху, с вкусом удивительным, не городским, густым, переменчивым, то мягко-сладкое, то с легкой маслянистостью, то с летучим запахом миндаля, и даже теплота у него была особая, какой при подогреве не бывает, и пить его можно было неожиданно много, уж половину-то деревянного ковша Лика осилила без всякого труда. И пила бы еще, да застеснялась, что пьет не по городским меркам, неприлично много, и вернула ковш Полине.

— Чего мало-то? — с неудовольствием сказала Полина.

Лика махнула рукой на городские мерки, выпила до конца и сидела на постели, боясь шевельнуться и вздохнуть поглубже.

— И не поднимусь теперь!

— А и не почувствуешь! — весело отозвалась Полина и, блеснув крепкими зубами, шлепнула Лику ручищей по гладкой спине. Лика засмеялась в ответ, соскочила с кровати, подбежала к распахнутому окну, увидела, как хорош день, и обрадовалась тому, что он хорош.

Все утро они колготились по дому, перечистили посуду, вымыли полы, разложили сушить подушки и перины, развесили разные зимние одежки, потом взялись стирать, а перестирав, навесили белье на коромысла и отправились на пруд полоскать.

— Это тот самый пруд? — спросила Лика. — Карьер?

— Тот самый, — кивнула Полина.

— Послушай… Могла же она и не уехать?

— Кто? — не глядя спросила Полина.

— Мария, — сказала Лика. Мысль эта еще вчера возникла у нее, но вчера она не стала спрашивать, а сейчас, приближаясь к карьеру, вровень с землей заполненному водой, соприкоснувшись с местом действия старой истории, она вроде как получила право на этот вопрос. — Могла же она остаться и взять… что ей давали временно, взять навсегда, могла ведь?

— Нет, — не очень охотно ответила Полина.

— Почему? — настаивала Лика.

Полина смотрела с досадой, ей казалось, что вопроса тут нет и объяснять нечего. Но Лика повторила:

— Почему?

— Да потому, что она все равно что из мертвых воскресла, она все равно что заново родилась… А поначалу в человеке зла нет.

— Но все-таки? — заупрямилась Лика. — Не уехала бы и Петю твоего не отпустила бы — тогда ты как? Согласилась бы на такое?

Полина ступила на шаткий мостик, отвечать не торопилась.

— Согласилась, не согласилась… — сердито повторила она, вываливая на доски белье. — Уж стекла-то бить не пошла бы!

— Но ведь жалела бы, что так сделала?

— А не жалела бы! — воскликнула с сердцем Полина. — Будто все за ради выгоды только… Не жалела бы!

И с маху опустила в холодную воду Петину рубаху.

Они полоскали белье молча, недовольные друг другом и собой.

Когда возвращались домой, со стороны леса показался воз с сеном.

— Петя, что ли? — кивнула на дорогу Лика.

— Он, — не останавливаясь, отозвалась Полина.

Полина стала натягивать веревки поперек двора. Лика удивилась:

— А Петя? Как он проедет?

— Ничего, проедет!

Они развесили белье. Воз уже подъезжал к воротам, но Полина почему-то ушла в дом. Лика побежала к калитке и смотрела, ничего не понимая. Воз проехал дальше и заворачивал в чей-то чужой двор.

— Вдовы Гаври двор, — сказала Полина из окна.

Будто это объясняло все.

Гавря — тот человек, который занял дальний Петин покос и утонул. Вчера сено с того покоса сложили отдельно, в веселый стог с шалашом это сено не пошло.

— Вы что, так и возите это сено туда… с тех самых пор? Третий год?

— Четвертый, — усмехнулась Полина.

Усмешечка не слишком добрая.

Лика вышла на улицу, ей захотелось пройти мимо дома вдовы Гаври и посмотреть, что там делается.

Ворота во двор были открыты. Петя в одиночестве метал стог, лошадь лениво подбирала с земли сухие былинки. Хозяев, видимо, дома не оказалось, иначе почему бы Петя работал один. Лика уже хотела войти и помочь, потому что стог нужно все-таки метать вдвоем, она залезла бы наверх а утаптывала, а Петя вилами подавал бы ей вороха, как они делали вчера, и она уже хотела войти, и Петя видел ее, но почему-то не повернулся к ней, не окликнул и не заговорил, и это было на него никак не похоже, и она остановилась.

За тем стогом, что метал Петя, стояли еще два, пожелтевшие, явно прошлогодние. Лика перевела взгляд на дом и увидела в одном из окон два лица, старое и молодое. Две женщины наблюдали в окно за тем, как работал Петя. Петя работал для них, но они не выходили помочь, от этого Лике стало зябко, расхотелось смотреть на Гаврин двор, и она пошла по улице дальше. И уже не в первый раз подумала, что ей не понятны простые, казалось бы, отношения между этими людьми, и сами эти люди, такие вроде бы очевидные и открытые, совсем не так уж очевидны. И оттого, что они не очевидны и не просты, как она поначалу ожидала, в ней возникло раздражение. Не было никакого желания углубляться в эти отношения, и от этого Петя и Полина мгновенно отдалились от нее на расстояние, более недоступное ее внутреннему слуху, и она перестала о них думать.

* * *

В самом конце поселка стоял недостроенный бревенчатый дом, из пазов спутанными лохмами свисала пакля. Это было интересно, как строится дом, и Лика заглянула внутрь, а потом зашла с другой стороны. Там стояла на лесенке молодая женщина и конопатила стены.

— Бог в помощь! — сказала Лика.

— Спасибо, — отозвалась с улыбкой женщина и пригляделась к Лике: — А я вроде тебя видела уже, да и давно вроде видела… Это как?

— Я приезжаю к вам. В больницу.

— А, ну, ну, врачиха, знаю. Сейчас тоже в свой темный кабинет, наши потроха рассматривать?

— Да нет, рыбу на озере собралась половить.

— А умеешь, рыбу-то?

— А научусь, может.

— А конопатить — это знаешь?

— Не приходилось.

— Давай сюда! Там внутри лесенка, притащи-ка. Вдруг и сама дом затеешь? Веселое это дело — дом, ей-богу! Я уж третий ставлю. Один сгорел, другой первому мужику оставила, ушла от него, пил да бил, надоело. А этот — для новой жизни, сошлась тут с одним, а вдруг получится…

Лика пролезла в еще не до конца пропиленный дверной проем. Внутри сруба свежо пахло сосной, под ногой похрустывала щепа, стесанная с перекрытий. Дом еще не был жилищем, еще не отгородился от воздуха и солнца крышей и окнами, в нем гулял смолистый сквознячок и летали шмели, стропила были накрыты голубым небом, и была в этих свежих стенах такая благодать, такая незнаемая прежде радость для души, что Лика задохнулась вдруг и прислонилась к стене. И то ли оттого была радость, что стены стояли не каменные, а из живого дерева, еще недавно шумевшего хвоей где-нибудь неподалеку и вобравшего в себя за сотню лет роста столько живительных сил земли и света, что их хватит и на другой век дерева, на его домашний век. А может, оттого новой волной вернулась утренняя радость, что особенно голубым и бездонным было в этот день небо, а может, просто отворилась, наконец, запертая душа и обрела свое утерянное естество — радость жизни, и опьянилось тело смолистым, солнечным воздухом, шмелиным гудом и трепетом березовой листвы на свисающей до земли ветке.