Лирик против вермахта

Больше таиться уже точно не нужно было. Парень сиганул на пол и рванул к двери. Уже в сенях опять что-то задел — то ли таз, то ли кадушку. Загремело знатно, но он уже был на улице.

— Вот же, б…ь!

Косте бы бежать со всех ног со двора, но он вдруг столбом встал. Запрокинув голову, смотрел на небо.

— Началось…

Прямо над крышей сарая разливалась алая-алая заря, где-то над его головой переходящая светлеющую синеву раннего утра. На его глазах рождался новый день — предвестник страшного времени, словно заранее скорбящий о бесчисленных загубленных душах. Жуткое зрелище, метрономом билось у него в голове. Ведь, никто ничего даже и не подозревает.

— Вот же, мать его…

Свистящим шепотом вырвалось у него ругательство. Как тут сдержаться? Даже будучи убежденным циником, на котором пробы негде ставить, все равно ощущаешь это неотвратимо надвигающуюся волну ужаса, смерти, крови. И понимаешь, что многие из твоих близких и знакомых вскоре умрут — погибнут страшной смертью от пули или ножа, разрыва гранаты или мины.

И парень уже набрал в грудь воздуха, чтобы выразить еще сочнее все свои ощущения, как голове вдруг прилетел подзатыльник. Тряхнуло хорошо так. Кажется, даже звездочки перед глазами заплясали.

— Опять за свое! Мало тебя батька порол! — позади него на самом пороге двери стояла мама, с грозным видом уперев руки в бока. — Смотрю, взрослым совсем стал! Сейчас по губам-то надаю…

А Костя стоял и даже не думал бежать. У него вдруг так сердце при виде матери защемило, что слезы сами собой на глаза навернулись. Шмыгнул носом, а они еще сильнее потекли.

— Мама, мама…

Обливаясь слезами, он прильнул к ней, крепко-крепко обняв женщину. Та аж опешила от этого, не зная как и поступить.

— Ты чего, Мишка, как телок разревелся? Из-за батьки что ли? — похоже, решила, что он из-за порки так разревелся. — Да, отходчивый он. К утру и не вспомнит ничего. А тебе простоквашей помажем, все и пройдет…

Костя же никак не мог ее отпустить. Стоял и плакал. Все в его памяти разом всплыло, что так давно и основательно прятал глубоко внутри себя или топил в дорогом виски: и бабушкин ласковый голос, и ее неимоверно усталый взгляд во время тяжелой болезни, и мамину песенку перед сном, и ее поцелуй на ночь в ушко, и доброе «сынок» в телефонной трубке.

— Ну, хватит, хватит, — мамина рука потрепала его по вихрастой макушке, вновь даря те давно уже забытые ощущения и эмоции спокойствия и защиты. — Узнаю, засмеют ведь… С меня ростом вымахал, а слезы льешь похлеще какой девицы.

Негромко засмеялась, снова коснувшись его волос. Провела в одну, в другую сторону, словно хотела привести непослушные волосы в порядок.

— Эх, Мишка, Мишка, совсем баловником растешь, — укоризненно проговорила она, вздыхая. — Чего ни свет ни заря вскочил. Сегодня же воскресенье, в школу не нужно. Да и учеба же закнчилась… Или корову со мной доить пойдешь?

Парень в ответ мотнул головой. Какая еще корова, молоко? Война…

— Не-ет, мам. Думал, э-э-э… для школы… — сказать все равно нужно было что-то, вот он и ляпнул первое что пришло в голову раз о школе разговор зашел. — Стенгазету нужно сделать. Вот! Поэтому и встал пораньше.

Женщина, хмыкнув в ответ что-то неопределенное, пошла к сараю. У нее и так было полно дел, а утор ведь еще только начиналось.

— Газета… Газета, и на какой черт я это ляпнул? — почесал парень затылок. — Сдалась мне эта газета…

Поморщившись, покачал головой. Сейчас совсем не до школьных дел было. И тут Костя замер, боясь спугнуть внезапно пришедшую в голову мысль.

— Бл… — вырвалось было у него ругательство, но не успело. Он с клацаньем зубов закрыл рот. — Это ведь тоже ГАЗЕТА! — так и произнес, с большой буквы «Г». — Здесь можно публиковать стихи, тексты песен… Пусть и школьная, но это начало, реальная возможность выстрелить!

Внутри него тут же «проснулся» тот прожженный делец, что за неделю мог состряпать два, а то и три, проходных хита. Получались пусть и одноактовые, в ритме бум-баба-бум, но все же реальные хиты, которые месяцами крутили в клубах и на радио. Неужто здесь не справится со школьной газетой?

— Легко! Ну, Костя, дава… Не-ет, ты теперь Мишка!

Охвативший его зуд требовал движения, причем немедленного. Бросив быстрый взгляд на небо (судя по солнцу дело шло к шести утра), выбежал со двора.

— Сторож вроде в школе… Ничего… Скажу, что поручение от пионерской организации. Как миленький пустит, куда денется…

И оказался совершенно прав. Дед Прохор, страхолюдный дедай в овчинном тулупе (мерз старый, даже летом не снимал), сначала встретил его в штыки. Мол, чего тут шляешься, как оголтелый. Не дай Бог, стекло разобьешь! Но сразу же сменил гнев на милость, услышав про поручение.

— Добре, добре, — прогудел он, одобрительно качая головой. — Хорошее дело, Михайла. Давай, швыряйся, коли поручение… Я ведь в гражданскую тоже… Бывало пакет какой везешь…

Но парень его уже не слышал. Память прежнего Мишки вела его прямо в библиотеку, где и хранилась вся нужная ему канцелярия: листы ватмана, карандаши, правда, только двух цветов — красные и синие, а также тушь.

— Это шанс показать себя! Пока все будут сопли жевать, я уже тут как тут…

В библиотеке он сразу же сдвинул два широких стола, приготовил поле для творчества. Положил с края пару больших листов ватмана, чтобы на мелочи не размениваться. Если уж делать, то делать так, чтобы громко прозвучало. В середку столов рассыпал карандаши, кисточки, стерки. Тушь пока не трогал, оставив на самый конец.

— Ну, понеслась!

Его задумка была просто и в то же время очень сложна, и касалась не столько школьной стенгазеты, сколько самого обычного плаката. Нужно было прямиком к известию о начале войны повесить свой плакат на двери сельсовета, чтобы его увидело как можно больше жителей. Естественно, содержание должно было цеплять, самым натуральным образом слезу выбивать. А кому не знать всю эту «слезливую» кухню, как не ему — мастерупера?

— Так слезу выбьем, что портки и рубахи менять придется!

Центр плаката, конечно, же будет занимать она! Тут и споров не могло было быть. Графикой он давно уже занимался на весьма достойном уровне, поэтому ничего сложного не видел в том, чтобы изобразить классический рисунок Родины-матери.

С нужным настроем все получалось, как нужно. Под уверенными движениями быстро появлялась женская фигура в развевающихся одеждах и вскинутой к небу рукой. К краю листа тянулись десятки винтовок с длинными штыками, создавая ощущение сотен и сотен стоящих за спиной женщины бойцов. Но сильнее всего притягивало взгляд ее выразительное лицо, едва не пронзающее зрителя своим непреклонным взглядом.