Лишние мысли (сборник)

Я повиновался, крепко обнял ее и поцеловал. Она попросила сыграть что-нибудь; в ее голосе звучала нежность.

— Ты этого хочешь?

— Да.

— „Печальную звезду“?

— Зачем же?.. Нет, нет… давай что-нибудь не из моего репертуара…

Она пыталась протестовать, но я шептал, уговаривал ее, уткнувшись лбом в ее лоб и, в конце концов, добился согласия — больше всего мне хотелось теперь отдать дань ее славе. Марго споет свой самый знаменитый хит.

— Ну хорошо, если ты этого так хочешь… — она кивнула неуверенно.

— Да, хочу, — у меня кольнуло в сердце. Кто бы мог подумать, что этим маленьким, наклонившим голову и положившим мне руки на грудь существом, восхищаются толпы глазастых фанатиков? Я прекрасно знал, что сейчас она говорит искренне, но какая-то небольшая часть меня восставала против этой искренности и призывала со злостью оттолкнуть эту женщину от себя. Навсегда.

А почему бы мне действительно не избавиться от нее? Так ли уж это сложно, если все как следует продумать и просчитать?..

Я с ужасом, и удивляясь самому себе, отмел эти мысли.

Сделал глубокий вдох, подошел к пианино, сел и заиграл. Никогда не забуду, как проникновенно пела Марго в тот день; мне казалось, ни на одном выступлении она не вкладывала в „Печальную звезду“ столько, а значит мне действительно удалось завоевать ее сердце; она даже начала пританцовывать, и когда заскрипела вторая ступенька на лестнице — она скрипела всегда, с момента нашего здесь поселения — я понял, что Марго собирается совершить торжественный круг, вверх на балкон и обратно…

Когда я прекратил играть, она уже вернулась и пристально смотрела на меня, с увядающей радостью, будто ей удалось поймать те самые мысли, которые я отверг, и я понял, что печальная звезда умерла“.

Сначала я подумал, что запись принадлежит Вадиму Гореликову, но потом, заметив в правом нижнем углу подпись „Г. Б…“, понял, что все не так просто. Инициалы, очевидно, расшифровывались „Григорий Белиловский“, а следовательно, эту запись сделал он. Но зачем? Не знаю. Во всяком случае, то, что я прочел, некоторым образом иллюстрирует цикл шкатулки».

IV

— Дорогой мой, выставка в Марселе — это тебе не финтифлюшечные картины на стенде молодежной студии. И это даже не наша столица — это громадный, колоссальный шаженций, понял? Можешь считать, что Господь Бог к тебе благосклонен и в знак своей симпатии преподнес новогодний подарок. Ха! — И Вельветов, найдя замечание очень остроумным, откинул голову и расхохотался в лицо низко спущенной железной лампе, каких в закусочной, если не считать отражений в стеклах и зеркалах, было штук семь — восемь.

На электронных часах, висевших над входом, застыли четыре цифры: 21:49.

Если бы две точки между ними, подмигивая, вынуждали секунды сменяться ровнее, Обручеву казалось бы, что хоть что-то сдерживает течение времени, но нет, они горели ровно, и каждая новая минута, будучи вполовину короче предыдущей, настойчивее и яростнее притягивала к себе Новый год. Сидя против Вельветова, но лишь отдаленно слыша его возбужденную болтовню, которая скорее воспринималась как что-то, вроде звуков радиоприемника в соседней комнате, и продолжая отрешенно вглядываться в зеленые квадратики табло, Обручев неуверенно кивнул:

— Да… — и отпил немного вина.

— Ты подумай только: уже через месяц твои картины будут стоить по сто тысяч баксов каждая…

— Ну… в сто тысяч я не очень верю…

— Брось, я говорю тебе: сто тысяч, не меньше. И точка. Понял? А помнишь, за сколько я их купил? Сколько я выложил за ботинки, в которые вглядывается человек, стоящий на зеркале? Забыл, как она называется…

— «Лист клена», — подсказал Обручев, так и не сводя глаз с табло, но не стал поправлять Вельветова, что человек на картине вглядывался, скорее, не в ботинки, а в дверь, отраженную в зеркале.

— Точно! — Вельветов рассек воздух указательным пальцем так, будто его собеседник подсказал ему отличную идею, — так сколько? Три штуки, верно? Ты растешь, дружище! А я… я просто делаю свое дело. Ха!

— Верно.

Вельветов нахмурился.

— Приятель, да что с тобой такое?

— Со мной? Ничего, — Обручев пожал плечами и, наклонившись вперед, попытался сконцентрировать взгляд.

— Ты случайно не поссорился с Ольгой?

— С Ольгой? С чего вы взяли?

— Она сегодня как-то странно на тебя смотрела.

— В каком смысле?

— В прямом.

— Это вам показалось. Мы с ней никогда не ссоримся.

Обручев улыбнулся собственным словам. Да, это была чистая правда: до того, как пожениться, они встречались года два, а с момента их свадьбы прошло еще девять лет и ни разу (!) они так и не поссорились. Часто, когда он садился писать, Ольга подходила сзади и принималась выправлять воротник его рубахи, неторопливо и внимательно разглаживая пальцами каждую морщину, пока он не делался стоячим, как у военных; один раз, пребывая не в лучшем настроении, Обручев все же принужденно повернул голову вбок, так, словно хотел избавить тело от пут.

— Что случилось? Тебе не нравится?..

— Нет, нет, просто… — он ладонью потер веки, — устал немного.

— У тебя плохое настроение?

— С чего ты взяла?

— Я умею это определять.

Он не спросил: «Как?» — в этот момент его охватила какая-то непонятная ослабляющая тоска. Ольга сказала:

— Когда ты в плохом настроении, у тебя всегда шнурки развязываются.

От неожиданности он хохотнул.

— Что? — а потом машинально взглянул на шнурки — действительно, те были развязаны, — ерунда! Ты шутишь? — смущенно забормотал он, отложил кисть и, наклонившись, принялся их завязывать.

— Нисколько… ну ладно, я пойду.

— Нет, не уходи, — он уже завязал шнурки и опять засмеялся, а потом резко прогнулся назад и, поймав ее руки, зажал их подмышками.

— …сделает свинью со сливами. Целую хрюшку, будет лежать на тарелке, ха! Я думаю, твоя натура живописца должна любить то, что красиво выглядит, даже если это еда. (И даже если это свинья). Кстати, вот тебе пожалуйста, гениальный опыт человечества: хлеб с маслом, клубника со сливками… Свинья со сливами из той же оперы. Ну, или почти. Может, чуть посложнее. Интересно, долго ли мы приходили к такого рода сочетаниям? А кто впервые их заметил?.. — Вельветов помолчал несколько секунд, а затем качнулся вперед, — ладно, люблю я пофилософствовать. Забыли! Так чего, нравится идея, придешь?