Лишний в его игре

— Роналду ведет мяч. Он прорывается и бьет! — комментирует он. — Ну, ну! Нет, штанга!

Мы проходим автобусную остановку. Рядом, опираясь на клюку, стоит бабка и злобно на нас косится.

— Роналду снова ведет… — бодро продолжает Ярослав. — Дальний удар и… И… И… Гол!!! — Ярослав бьет бутылкой по урне.

— Чего хулиганите? — ворчит бабка. — Шляется тут отребье всякое… Чего не в школе? Куда только родители смотрят, пьют небось…

Ярослав вдруг указывает за спину бабки и испуганно кричит:

— Бабка, беги! За тобой Раскольников несется! Ща догонит!

Бабка действительно пугается и оборачивается, но, поняв, что над ней издеваются, вся перекашивается от гнева:

— Ах ты уличная шелупонь! Да я тебе щас…

Грозя клюкой, она бежит за нами. Ближайшая ее мишень — это моя спина, поэтому я активно подбадриваю Ярослава. Марафон бабка не выдерживает и быстро отстает. Она сдается и посылает нам вслед проклятья.

Пробежав еще немного, Ярослав останавливается перевести дух. Мы одновременно взрываемся смехом. Мне удивительно легко. Неужели… у меня появился друг?

Ярослав несет меня до самого дома. Когда он поднимается по последнему лестничному пролету, дверь его квартиры открывается. На пороге стоит Катерина Николаевна, бледная, растерянная, уставшая: видно, что совсем не спала. Увидев нас, она округляет глаза.

17

— Ярослав! Это как понимать?! Я всю милицию на уши поставила, я обзвонила все больницы, я… Даня? — Кажется, только сейчас она заметила, что я у Ярослава на спине. — Что случилось? Где вы были? Быстро в дом! Оба!

Дальше Катерина Николаевна делает одновременно сто дел: ругает нас, кормит блинчиками с мясом и поит кофе, снова ругает. Высыпает лед из формочки в пакет, привязывает его к моей лодыжке бинтом. И опять ругает нас.

— Это я виноват! — говорю я. — Я предложил Яру прогуляться по острову, где охраняемая территория, мы прошли по мосту, а обратно уйти не смогли… — Я рассказываю почти всю правду, кроме начала, где за нами гонялась милиция.

Катерина Николаевна смотрит на меня недоверчиво. История мутная, согласен. Но я ведь такой серьезный и честный мальчик и не могу ее обманывать. Вижу по ее глазам, что чем дольше слушает, тем меньше нервничает и злится.

— Так вы что, дружите? — спрашивает она.

Мы с Ярославом смотрим друг на друга и энергично киваем. Эта новость окончательно склоняет Катерину Николаевну к прощению:

— Ну ладно. Но больше никаких прогулок по запретным территориям. Даня, тебе нужно быстрее домой, мама, наверное, тоже с ума сходит.

Катерина Николаевна дает мне с собой чуть ли не целую аптечку со всякими мазями от ушибов.

Я ковыляю домой. Убеждаюсь, что меня там никто не ждет. Нонна на работе. Получаю пару пинков от брата за то, что вчера утащил на балкон полотенце и забыл отнести обратно в ванную.

Прислоняю ухо к стене, разделяющую наши с Ярославом квартиры, но ничего не слышу. Значит, соседи не ссорятся. Катерина действительно не злится на Ярослава, мне удалось его выгородить.

* * *

На заводе я говорю, что упал со стремянки, потерял сознание и меня увезли в больницу на скорой. Этот вариант срабатывает, потому что за все время работы у меня нет ни одного опоздания, я даже не брал отгулов. Меня прощают.

Но в следующую рабочую смену, когда я прохожу на завод через контрольно-пропускной пункт, наш охранник Адамыч вдруг радостно сообщает:

— А твою проблему, кстати, сегодня будем решать!

В животе будто кусок льда вырастает. О чем он? Неужели начальник передумал и все-таки решил меня уволить за прогул? Я непонимающе смотрю на Адамыча. Худолицый, в камуфляжной кепке, он больше напоминает рыбака, чем охранника.

— Какую проблему? — хмурюсь я.

— Пернатую.

— Правда? — воодушевляюсь я; наконец-то мои жалобы на птиц в пекарном цехе были услышаны. — А как?

— Сегодня узнаешь, — загадочно сообщает Адамыч.

Одно решение пернатой проблемы я замечаю сразу, как только вхожу в цех и поднимаю голову: вижу вместо дыр в окнах где пленку, а где оргалит. Значит, новые птицы не залетят. Но что делать с теми, которые уже здесь живут и гнездятся?

Ответ на свой вопрос я получаю позже.

Выкладываю горячий хлеб в лотки и слышу звук выстрела. Мимо, громыхая хлебной вагонеткой, проходит Дашка — маленькая, худенькая, со светлыми кудряшками и носом-пуговкой. Кажется, что ей не двадцать три, а пятнадцать.

— Ты слышала? — спрашиваю я.

— Ага, — кивает она. — Это Адамыч на охоте. Тебя он разве не предупредил?

— Предупредил? О чем?

Я ищу глазами Адамыча и замечаю его недалеко. Он с ружьем радостно бежит в мою сторону, наклоняется, что-то поднимает…

— Одна есть! — Адамыч победно трясет в воздухе тушкой голубя.

Я застываю с горячим батоном в руке. Теперь я все понял. Вот как начальство собралось решить пернатую проблему — с помощью отстрела!

— Но это варварство, так нельзя, — возмущаюсь я.

Руку обжигает, я ойкаю и быстро кладу хлеб в лоток. Трясу рукой.

— Да ладно, чего ты? — Дашка дергает плечом. — Это же вредители, летающие крысы…

С этими словами она везет вагонетку дальше. А я еще какое-то время смотрю на Адамыча, который целится в потолок. Снимаю перчатки и, стараясь придать себе грозный вид, иду в кабинет начальника производственного цеха.

Глеб Николаевич сидит за столом. Маленький вентилятор не спасает его от жары. Шея и щеки красные; на клетчатой рубашке — мокрые пятна. Пока я объясняю Глебу Николаевичу, что отстрел птиц — это жестоко и проблему надо решить другим способом, он интенсивно протирает платочком блестящую от пота лысину. Делает круговые движения, три по часовой стрелке, два против и одно снова по часовой. Наконец рявкает:

— Хмарин, ты уже определись, чего тебе надо! Ты мне своими птицами всю плешь проел! Вот смотри, видишь? Видишь? — Он наклоняет голову и стучит по лысине платочком. — Это по твоей вине все! Нудил и нудил, нудил и нудил месяцами… Сделайте, говорит, Глеб Николаевич, что-нибудь с этими птицами! Это же нарушение санитарных норм. А то, что СЭС приходила и никаких нарушений не выявила, это ему побоку!

Ага, знаю я, как завод прошел проверку СЭС: печать с закрытыми глазами и пухлый конверт в карман. Глеб Николаевич все ворчит: