Листки из дневника. Проза. Письма
Шрифт:
В самом деле, ведь если бы Дон Гуана убил Дон Карлос, никакой трагедии бы не было, а было бы нечто вроде «Les Marrons du feu» Мюссе, которыми Пушкин так восхищался в 1830 году за отсутствие нравоучения и где донжуановский герой («Mais c’est du don Juan») гибнет случайно и бессмысленно. Статуя Командора – символ возмездия, но если бы еще на кладбище она увлекла с собой Дон Гуана, то тоже еще не было бы трагедии, а скорее театр ужасов или I’Ateista fulminado средневековой мистерии. Гуан не боится смерти. Мы видим, что он нисколько не испугался шпаги Дон Карлоса и даже не подумал о своей возможной гибели. Потому-то Пушкину и нужен поединок с Дон Карлосом, чтобы показать Гуана в деле. Совсем не таким мы видим его в финале трагедии. И вопрос вовсе не в том, что статуя – потустороннее явление: кивок в сцене на кладбище тоже потустороннее явление, на которое, однако, Дон Гуан не обращает должного внимания. Гуан не смерти и
Из этого можно заключить, что Пушкин считал гибель только тогда страшной, когда есть счастье. То же говорит Гуан на вопрос Доны Анны – «И любите давно уж вы меня?»:
Давно или недавно, сам не знаю,Но с той поры лишь только знаю ценуМгновенной жизни, только с той порыИ понял я, что значит слово Счастье… –т. е. с тех пор, как он счастлив, он узнал цену мгновенной жизни. И в «Выстреле», и в «Каменном госте» при расплате присутствует любимая женщина, что противоречит донжуановской традиции. У Моцарта, например, там находится только буффонящий Лепорелло, у Мольера – Сганарель.
В то время (1830) проблема счастья очень волновала Пушкина: «В вопросе счастья я атеист; я не верую в него», – пишет он П. А. Осиповой на другой день по окончании «Каменного гостя» (XIV, 123; подлинник по-французски); «Черт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан», – Плетневу (XIV, 110); «Ах, что за проклятая штука счастье!» – Вяземской (XIV, 110; подлинник по-французски). Легко привести еще ряд подобных цитат и можно даже, рискуя показаться парадоксальным, сказать, что Пушкин так же боялся счастья, как другие боятся горя. И насколько он был всегда готов ко всяким огорчениям, настолько же он трепетал перед счастьем, т. е., разумеется, перед перспективой потери счастья.
Однако это еще не все. Кроме аналогий с автобиографическим «Выстрелом», необходимо привести цитаты из переписки Пушкина. Первая – из письма к будущей теще, Н. И. Гончаровой (5 апреля 1830 года): «Заблуждения моей ранней молодости представились моему воображению; они были слишком тяжки и сами по себе, а клевета их еще усилила; молва о них, к несчастию, широко распространилась» (XIV, 75–76; подлинник по-французски). Как это близко к признанию Дон Гуана:
Молва, быть может, не совсем права,На совести усталой много зла,Быть может, тяготеет… Так, развратаЯ долго был покорный ученик.А также: «Бедная! Она так молода, так невинна, а он такой ветреный, такой безнравственный» (VII, 1, 408; автобиографический отрывок, 13 мая 1830 года). Здесь «безнравственный», – конечно, смягчение «развратный». А это как раз передает голос молвы.
В тот же год Пушкин говорит то же самое в ненапечатанном при жизни стихотворении «Когда в объятия мои…»:
Прилежно в памяти храняИзмен печальные преданья…Кляну коварные стараньяПреступной юности моей…В этом стихотворении подразумеваются все реплики Доны Анны. Только что женившийся Пушкин пишет Плетневу: «Я… счастлив… Это состояние для меня так ново, что кажется, я переродился» (XIV, 154–155); ср. с «Каменным гостем»:
Мне кажется, я весь переродился.Про
Командора Гуан говорит: «Вкусил он райское блаженство!» (VII, 164); ср. с письмом к А. П. Керн: «Как можно быть вашим мужем? Этого я так же не могу себе вообразить, как не могу вообразить рая» (XIII, 208; подлинник по-французски).В «Онегине» Пушкин обещает, что когда будет описывать любовные объяснения, то вспомнит
…речи неги страстной,Слова тоскующей любви,Которые в минувши дниУ ног любовницы прекраснойМне приходили на язык…Сходство этих цитат говорит не столько об автобиографичности «Каменного гостя», сколько о лирическом начале этой трагедии.
Если «Скупого рыцаря» Пушкин не печатал шесть лет, боясь, как тогда говорили, «применений», то что же подумать о «Каменном госте», которого он вовсе не напечатал (в скобках замечу, что «Пир во время чумы» был напечатан в 1832 году, т. е. почти сразу по написании – и не потому ли, что «Пир» – простой перевод). Как бы то ни было, «Каменный гость» – единственная из «Маленьких трагедий», не напечатанная при жизни Пушкина. Действительно, можно легко себе представить, что то, что мы теперь раскапываем с превеликими трудностями, для самого Пушкина плавало на поверхности. Он вложил в «Каменного гостя» слишком много самого себя и относился к нему, как к некоторым своим лирическим стихотворениям, которые оставались в рукописи независимо от их качества. Пушкин в зрелый свой период был вовсе не склонен обнажать «раны своей совести» перед миром (на что, в какой-то степени, обречен каждый лирический поэт) [22] , и я полагаю, что «Каменный гость» не был напечатан потому же, почему современники Пушкина не прочли окончания «Воспоминания», «Нет, я не дорожу…» и «Когда в объятия мои…», а не потому, почему остался в рукописи «Медный всадник».
22
Несмотря на это, тема уязвленной совести возникает в лирике Пушкина в конце 20-х годов: грандиозное «Воспоминание» (1828) и написанная через несколько дней «Грузинская песня» («Не пой, красавица, при мне…»), где «роковой» образ «далекой бедной девы» напоминает бедную Инесу. – Прим. Анны Ахматовой.
Кроме всех приведенных мною сопоставлений, лирическое начало «Каменного гостя» устанавливается связью, с одной стороны, с «Выстрелом» (проблема счастья), с другой – с «Русалкой», которая вкратце (как и подобает предыстории) рассказана в воспоминаниях Гуана об Инесе. Свидания Гуана с Инесой происходили на кладбище Антониева монастыря (что явствует из черновика):
Постойте: вот Антоньев монастырь –А это монастырское кладбище…О, помню все. Езжали вы сюда…Гуан так же, как князь в «Русалке», узнает место, вспоминает погубленную им женщину. И там и тут это дочь мельника. И Гуан не случайно говорит своему слуге: «Ступай же ты в деревню, знаешь в ту, где мельница» (VII, 309). Затем он называет это место проклятой вентой. Окончательная редакция стихов отчасти стерла это сходство, но теперь, когда черновики разобраны, для нас нет сомнения, что трагедия Пушкина начинается с глухого упоминания о преступлении героя, которого рок приводит на то самое место, где это преступление было совершено и где он совершает новое преступление. Этим предрешено все, и призрак бедной Инесы играет в «Каменном госте» гораздо большую роль, чем это принято было думать.
Все сказанное выше относится к донжуановской линии трагедии «Каменный гость». Но в этой вещи есть, очевидно, и другая линия – линия Командора. Здесь у Пушкина тоже полный разрыв с традицией. У Моцарта – Дапонте Дон Жуан так не хочет вспоминать о Командоре, что когда Лепорелло просит разрешения что-то сказать, его хозяин отвечает: «Хорошо, если ты не будешь говорить о Командоре».
А пушкинский герой сам почти непрерывно говорит о Командоре.
Но что всего существеннее, так это то, что и в легенде, и во всех ее литературных обработках статуя является усовещивать Жуана, чтобы он раскаялся в грехах. В трагедии Пушкина это бы не имело смысла, потому что Гуан без всякого принуждения сам только что покаялся: