Листья коки

— Хм, действительно… Так, может быть, притеснение народа и хищение золота?

— Да вы что, отец, с ума сошли? Или вам уже не хочется получать десятую долю добычи?

Падре живо запротестовал.

— Десятина причитается церкви, а не мне. Я не наделен властью и не могу отказаться от церковной собственности!

— Разумеется. Мы в состоянии это понять. Как же, однако, с обвинением?

— Хм, нужно что-то сообразить… Ага, я придумал. Самое страшное преступление — братоубийство.

— Братоубийство? Правда, этот Уаскар был, говорят, только единокровным братом нашего Атауальпы. Ну что ж, пусть будет так. Назначьте состав суда, и надо будет публично, с соблюдением всех церемоний повесить этого негодяя.

— Повесить? Достаточно ли такой казни, чтобы устрашить этих язычников? Мы уже имели возможность убедиться, что они, хм, не трусы.

— А что бы тут нам посоветовала святая инквизиция?

— Только огонь очищает души грешников, зрителям же он напоминает о пекле и позволяет им быстрее ступить на стезю добродетели. Итак… костерчик…

— Атауальпу уже приговорили, — оглядевшись по сторонам, вполголоса, чтобы никто не услышал, сообщил секретарь Пикадо своему господину. — Падре Вальверде сам пожелал возглавить суд и сам обвинял. Как он и обещал, приговорили к сожжению на костре за братоубийство.

Беседа происходила в самом обширном зале крепости Кахамарка, в том зале, куда доставлялось золото.

Писарро слушал, не глядя на секретаря. Он любовался сокровищами, которые с покорностью и усердием приносили индейцы. Он брал в руки то серьги, то браслеты, светильники из храмов, украшения с боевых доспехов и оружия, просеивал сквозь пальцы золотой песок, взвешивал на ладони самородки. Он буркнул, не оглядываясь:

— Смотри, как небрежно уложено. Если бы золото укладывали плотнее, то оно и половины места не заняло бы. И краснокожим дьяволам пришлось бы еще долго таскать нам сокровища.

— Хм, ваша честь, я видел когда-то, как наливали воду в дырявую бочку. Пока в нее успевали вылить ведро, половина его уже вытекала.

— Ты думаешь? — Писарро поглядел на двери, перед которыми стояло на страже двое испанцев. Два индейца, молчаливые и неподвижные, сидели на полу, не спуская глаз с сокровищ. — Хм, это действительно можно сделать.

— Да, но если приговор будет приведен в исполнение, золото перестанет поступать.

— Не перестанет. Я назначу сапа-инкой кого-нибудь из тех, кто в наших руках, и все останется по-прежнему.

— Не знаю, ваша честь. Этого Атауальпу чтят высоко. Для них король — почти бог. Но законный король, в их, разумеется, понимании. Признают ли они монарха, назначенного нами? Вероятно, существуют какие-то церемонии, вероятно, жрецы должны…

— Жрецы сделают все, что понадобится! — с неожиданной злобой бросил Писарро. — Когда этой дряни примерят железный башмак, или пальцы им зажмут в тиски, или же будут кормить соленым мясом три дня, не давая ни глотка воды, они покорятся. Даже наш преподобный… — Он оборвал фразу, метнув быстрый взгляд на секретаря, который тоже как-никак был священником, и закончил со значительным видом: — Не это самое важное. Посмотри на золото! Несут его. Это правда. Но откуда его берут? Я их заставлю показать золотые рудники. Какие богатства, наверное, там! Пусть мне придется согнать туда всех язычников и замучить их до смерти, — я получу эти богатства. Получу! Наместник вновь открытых земель! Какой смысл имеет титул, если нет золота!

Секретарь понимающе склонил голову. Он глядел на груды золота с показным равнодушием, лишь на щеках у него появился слабый румянец.

— Верная мысль. Действительно, нужно найти источник этой реки сокровищ. Мы избежали бы долгой, изнурительной борьбы и окончательно подчинили бы себе их короля. Мудрое намерение. Но удастся ли его осуществить? Выдадут ли краснокожие свою тайну? Как мне говорил Фелипилльо, они считают золото святыней, слезами бога Солнца.

— Ну, так мы заставим этого бога долго и горько плакать. Пусть только Фелипилльо выведает, кто из инков знает, где находятся рудники, а уж я выколочу из них остальное. Хе-хе, даже камень можно заставить говорить. В конце концов я считаю, что, когда мы уберем царька, все будут достаточно напуганы.

Пикадо бросил взгляд на двери, за которыми находилась стража, и понизил голос.

— Так, видимо, и будет. Осудить его и уничтожить необходимо. Но, ваша честь…

— Что такое? Выкладывай все!

— Речь идет о виде казни. Хм, сожжение на костре — страшная смерть и притягательное зрелище. Но — я говорю сейчас о наших солдатах, а не об индейцах — не слишком ли связан этот род наказания, хм, с деятельностью святой инквизиции? Светская власть вешает, рубит головы, четвертует, однако не прибегает к сожжению. Не кажется ли вам, что наши люди, даже самые недалекие, могут подумать, что короля индейцев приговорила к смерти и казни инквизиция, и что, выходит, церковь и здесь более могущественна, нежели светская власть? А это может вызвать, хм, некоторые осложнения… Ведь преподобный падре Вальверде уже утверждал, что золото из языческих храмов должно целиком поступать в церковную казну.

Он незаметным движением ноги подвинул к себе резной светильник из храма. Писарро злобно отбросил его назад в общую кучу.

— Золото из храмов? Здесь его половина! Даже больше! А до главных храмов мы еще и не добрались. Хороши разговорчики. Но ничего не выйдет. Церковь будет получать десятину и ни грана больше! Ты, Пикадо, прав. Все твои слова — истинная правда. Но как нам поступить? Преподобный Вальверде приговорил к смерти этого язычника? Хорошо! Но ты, Пикадо, крестишь его, а тогда я, как наместник, назначу Атауальпе более легкую казнь. И его просто-напросто удушат гарротой 4 .

4

Гаррота (исп.) — обруч, сжимающийся с помощью специального винта; орудие пытки и казни в средневековой Испании.

На сухой, аскетической физиономии секретаря промелькнула слабая улыбка. Руки дрогнули, словно ему захотелось удовлетворенно потереть их. Однако священник лишь послушно склонил голову.

— Это очень своевременный шаг, ваша милость. Я тотчас же побеседую с этим язычником. Мне необходим переводчик…

Последнее слово он подчеркнул и оборвал фразу, так и не закончив ее. Писарро, который как раз вытянул из груды золота самый большой самородок и внимательно сравнивал его цвет с цветом других слитков, поднял голову.

— Переводчик? Ах, Фелипилльо? Конечно, это прохвост, но другого у нас нет.

— Я сам усердно изучаю речь этих дикарей, ваша милость, — скромно отозвался Пикадо. — Однако это трудный язык. Но я уже понимаю его настолько, чтобы с недоверием относиться к Фелипилльо: он не всегда верно переводит наши распоряжения. Я заметил, но это, быть может, не так уж важно…

— Говори!

— Я заметил, что индейцы слишком низко кланяются ему, а некоторые даже падают ниц, словно перед повелителем. Мне кажется, что он называет себя их властелином, которому мы, испанцы, покровительствуем. И к тому же он вымогатель.

Писарро рассмеялся.

— Вот ловкач! Он прошел неплохую школу, имел достойный пример в Панаме. Но я его приструню. Посмотрите-ка на этого хама! Власти ему захотелось! Пикадо, ты должен быстрее изучить язык этих дикарей!

Он недоверчиво взглянул на секретаря, который стоял, скромно потупив взор. Быть единственным, неконтролируемым переводчиком — это действительно открывает почти неограниченные возможности. Может быть, у его уважаемого секретаря что-то свое на уме? Ничего, подожди, братец!