Лисья честность

А другая ловушка в привычке. Обманываешь, обманываешь, а они всё верят и верят кажется — быть не может, уж давно поняли, просто мирятся с тем, что лиса, ну лиса и лиса, такая уродилась. И однажды она возьмёт да и не спрячет вовремя хвост, ушки платком не подвяжет, не перекинется на опушке, а вбежит в дом как есть. То ли забудется, то ли лапой махнёт на конспирацию — раз в глубине-то души все всё знают, так чего уж там. Пройдёт к огню, как ни в чём не бывало, усядется аккуратно, лапка к лапке.

И только взглянув на побелевшие лица, на дикие глаза и перекошенные мукой рты — поймёт, что пропала.

У Клевера, между прочим, кроме бывшей жены и стайки случайных девочек, имелись так называемые «серьёзные отношения», длящиеся уже года четыре. Оленька не препятствовала, у каждого порядочного любовника должны быть какие-нибудь «серьёзные отношения», иначе он в один прекрасный день затоскует и женится. А такого рода связи браком не заканчиваются никогда, потому что глупо ставить в паспорте штамп и ограничивать свою свободу, если девушка и без того столько лет никуда не девается. Поэтому Оленька вела себя прилично, «приветов» в виде трусиков под подушкой сопернице не передавала и вообще не вредничала. Они даже как- то поужинали вчетвером — Оля, Паша, Клевер и эта самая Катя — молоденькая, но уже не юная, наряженная во всё лучшее, тревожная. Она весь вечер поглядывала, стреляла глазами то на одного, то на другого, пытаясь понять, кто и в какой степени в курсе. Это забавно смотрелось, но немного тяготило, и Оленька для себя решила, что так волноваться из-за мужчин — ниже человеческого достоинства. Ведь есть поистине вечные ценности, вроде самоуважения, свободы, хорошей погоды и свежести этого салата, который подали с хрустящей, идеально поджаренной уткой. А тут не из-за чего вертеть головой, покрываться мурашками, особенно заметными при таком открытом платье, толкать коленом соседа, если вдруг покажется, будто слишком засмотрелся на губы другой женщины.

Всё, что хотела, Оленька поняла и с тех пор благодушно учитывала Катю как некую занятную привычку своего друга.

Клевер был музыкантом, но в рамках призвания менял профессию каждые две недели: то играл, то плясал, то проводил тренинги — разнообразные, но обязательно связанные со звуками, которые умел извлекать не только из музыкальных инструментов, но из любых предметов и людей, и даже самые молчаливые женщины в его руках пели.

И каждый раз новая работа оказывалась настоящим делом его жизни, именно тем, к чему всегда душа лежала, — и наконец-то. Но ирония здесь весьма условная: он действительно был великолепен во всём, за что брался. Правда, только в течение двух недель, но те, кто жаждали постоянства, должны были просто пойти другими дорогами, а Оленька-то искала лишь сиюминутного совершенства, поэтому её всё устраивало.

И она шла к нему в очередной раз, понятия не имея, кто откроет дверь сегодня — барабанщик, диджей, учитель танцев или «телесно ориентированный психотерапевт». Одно знала точно: открывший эту дверь будет безупречен.

Как-то раз он уселся в полулотос и сообщил:

— Я — ЭмСи! Мастер Церемоний.

Оленька понимающе кивнула:

— Ещё бы, да кто ж, как не ты.

Он объяснил, что это чаще всего просто распорядитель мероприятий, выкрикивающий в микрофон всякую ерунду, чтобы завести публику. Но вот он, Клевер, может создать атмосферу с нуля, начиная с подбора музыки и света, заканчивая дозировкой веществ, необходимых для правильного состояния. Умение управлять сознаниями, чтобы в итоге никто не пострадал, дорого стоит. Поэтому теперь он будет ЭмСи, начнёт с квартирников, потом новогодние корпоративы пойдут, а летом опен эйры и прочие пикники.

— Чудесно, — ответила Оленька, — сходим в парк?

Она очень любила гулять, и не то чтобы у неё был темперамент таксы, просто нравилось ходить, а всякие такие штуки действительно лучше обсуждать в парке, иногда посреди разговора отбегая в сторону, чтобы посмотреть, кто это там интересный шуршит в кустах, мышка или птичка, ведь бывает и белочка.

— Пойдём. Только, это, Кате надо чего-то наврать, а то она орёт, когда мы с тобой вдвоём куда-нибудь собираемся.

— А Кате мы скажем, что заедем к Паше на работу.

И он ушел в другую комнату, чтобы ей позвонить, Оленька тоже быстро что-то прощебетала в свой маленький красный мобильник, и они убежали на улицу.

А через пару дней он говорит:

— Оль, тут странное что-то. Катя в тот раз не поверила и перезвонила твоему мужу. А он подтвердил, что мы у него были.

— Ну, так я его попросила нас прикрыть.

— То есть?

— То есть я пожаловалась, что у Кати не все дома, подозревает нас постоянно, поэтому пусть он ей…

— Но мне всегда казалось, что твой Паша нас тоже… того… подозревает.

— Не без этого. И как же иначе, если мы шляемся где-то целыми днями и возвращаемся подозрительно довольными. У этих людей на уме только одно, ты же знаешь.

— Ну и?

Оленька ответила терпеливо:

— Но после того, что я сказала про Катю, он не захотел выглядеть таким же комическим ревнивцем, как она. Теперь Катя дура, а он молодец и всё понимает.

— Слушай, я, кажется, понял, кто тут настоящий ЭмСи. Такой точный ход!

Чуть позже Клевер обронил, что Катя на него всерьёз обиделась.

— Понимаешь, я ей рассказал…

— Про нас?!

— Ну, не совсем. Сболтнул, какая ты умница и как ловко всё устроила в тот раз. В воспитательных целях, чтобы училась с мужчинами обращаться. А она надулась.

Оленька прикрыла глаза и немного про себя посчитала. Из него никогда не получится Мастер Церемоний. Но вслух произнесла другое:

— Давай немного погуляем.

С ним было хорошо ходить по полям, он носился рядом как жеребёнок. Мог безостановочно болтать, но никогда не мешал думать, если ей хотелось молчать.

«Катя-Катя, ты ни за что не поверишь, что мы просто пьём что-нибудь и смеёмся, а потом засыпаем, держась за руки, а около одиннадцати он подбирает свой роскошный лисий хвост и уезжает. Нет, у него нет хвоста ни в прямом, ни в переносном смысле, но явно есть что-то роскошное, что он приносит и распушает по всему дому, а потом никогда не забывает забрать. Оставляет у меня серые шерстинки, уносит рыжие, а больше мы не делаем ничего плохого. Да, дорогая Катя и дорогой Паша, верьте нам, верьте, мы просты, как грех, и ясны, как белые луны и жёлтые фонари, о которые вы бесцельно и недоуменно бьётесь ночь за ночью.

Мы — ваши злые дети, которых вы зачем-то завели, хотя и знали, знали с самого начала, как это будет. Неблагодарные дети, которые не хотят с вами играть, потому что им интересно с другими, такими же нахальными и порочными мальчишками и девчонками». «Где ты был?!»

«Что ты делала весь день?»

«С кем ты разговаривал по телефону?»

«Не ври!»

(Господи, но почему «не ври»… Да если мы перестанем врать, что у вас останется?)

«Я вообще-то не заставляла со мной связываться».

«Катя, я очень тебя люблю».

«Нет, я не хочу загнать тебя в могилу».

«Никого важнее тебя нет, не плачь, пожалуйста».

«Паш, я побежала?»

И мы снова бежим — сплетать хвосты и лазить по деревьям, иногда жалуясь: «А она мне и говорит… представляешь?» — «Да совсем с ума сошла, больные они, эти взрослые», но чаще играем в свои невинные блядские игры, в которых нет ничего плохого, кроме одного — вам с нами нельзя.

Иногда мы удираем из дома, садимся в поезд, прикинувшись взрослыми, прикрывшись паспортами, и едем туда, где никто не знает, чьи мы.