Литературная Газета 6258 (№ 54 2010)

Итак, приговор либерализму? Ах, кабы так. Вот выдержка из интервью Максима Кантора: «В том, что двадцать первый век будет веком Востока, у меня нет никаких сомнений. Мне как человеку, воспитанному на западной литературе и любящему западное изобразительное искусство, хочется надеяться, что Запад усвоит очередной урок очередного поражения».

И в этом слышится не приговор, а упредительный окрик: либерализм, попробуй ещё раз одуматься…

До приговора, увы, далеко. И в этом – тоже настоящесть книги, автора которой к утопистам никак не причислишь.

Александр ЯКОВЛЕВ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 3 чел. 12345

Комментарии: 03.02.2010 16:15:12 - николай завалишин пишет:

книга о друге

Доброжелательный отзыв А. Яковлева о недавно вышедшей книге М. Кантора привлекает своим искренним сочувствием проблемам, поднятым в повести. Вместе с тем, считаю, что одного отзыва в ЛГ ( пусть и положительного) на произведение М. Кантора, затрагивающего весьма злободневные и актуальные вопросы, явно недостаточно. Предлагаю собрать в редакции ЛГ "Круглый стол" с участием наиболее авторитетных литераторов и посвятить его неторопливому и вдумчивому разговору о книге М. Кантора - материалы этого обсуждения, опубликованные в ЛГ, думаю, с интересом были бы встречены читателями.

Музы на брегах Невы

Литература

Музы на брегах Невы

ПИСЬМА В ТИБЕТ

Письмо седьмое

Продолжаем публикацию «писем» Кирилла АНКУДИНОВА (г. Майкоп) о современной русской поэзии, начатую в «ЛГ» № 26, 29, 35, 41, 45, 50 за 2009 год.

Снова здравствуй, мой тибетский собеседник.

Я огорчён твоим последним письмом. В какое положение ты ставишь меня? Опять я вынужден оправдываться…

Тебе не угодить. В прошлый раз тебя не устроило моё недостаточное внимание к слабому полу, к дамам-поэтессам. Сейчас ты недоволен тем, что я почти не упоминаю поэтов из Питера.

Что сказать тебе? В Питере (aka Петербурге, aka Ленинграде) я ни разу не бывал, а поэтов-питерцев слегка побаиваюсь.

Пять-шесть лет назад я открыл странную закономерность. Если в поэтическом цеху вдруг происходит скандалище, выплёскивающееся на страницы литизданий, если стихотворцы лезут стенка на стенку – в 90% это бузят питерцы (либо экс-питерцы, перебравшиеся в Москву, в США или ещё куда). Удивительное дело: вот московские поэты – прожжённые, прокуренные и проспиртованные ребята – ладят друг с другом и со всеми, зато бледные тонкоперстые наследники Иннокентия Анненского и Вагинова перегрызлись меж собою, что твои бобики.

Полагаю, дело вот в чём. Как известно, Петербург – самый умышленный город мира. Он не рос и расширялся сам собой – веками и тысячелетиями; он внезапно явился волей Петра Первого – и враз оказался насыщен всей европейской культурой. Такое не может пройти бесследно.

Судьба питерца – вечно искать пропорцию в соотношении «естественных начал» и «искусственных норм», должную золотую меру «культуры» и «натуры». Что порождает знаковый, типичный, сугубо петербургский «культ изящных искусств», с одной стороны. И столь же знаковую «беспощадную невскую откровенность» с другой.

А с третьей стороны, сей больной вопрос вызвал раскол в стане нынешних питерских поэтов – на ампирно-сосновых «старопитерцев» и барочно-еловых «младопитерцев».

«Старопитерцы» сплотились вокруг Александра Кушнера.

Кушнер – вопреки своему декларативному консерватизму-традиционализму – автор уникальный в своём роде; он (единственный из современных поэтов) наследует русскому постклассицизму девятнадцатого века – дружно осмеянному и незаслуженно забытому. Кушнер – оптимист, аполлонист, горацианец, обожатель Античности и Средиземноморья, литературный потомок не столько Батюшкова и Баратынского, сколько Степана Шевырёва и Николая Щербины – записных римо- и афиноманов. Идеал Кушнера – «древний пластический грек», степенно шествующий мимо Парфенона со свитком стихов Анакреона и оставляющий достопамятные пометы на полях элегий.

Сказать, что это нетипично для российской поэзии – не сказать ничего. Время от времени кушнеровский просветлённый неоклассицизм входит в противофазу по отношению к духу российской поэзии – и тогда из-под пера Кушнера выходят поразительные (в своём роде) строки:

Мы жили не в худшее время,

так нам повезло.

Везение – странное слово,

как если бы зло

В нём было да выпало,

призвук остался один.

Ни войн, ни арестов,

и ты сам себе господин.

Сидишь на террасе,

на синее море глядишь.

Вегетарианская,

викторианская тишь.

В России не много таких

насчитаешь эпох

Прохладно-отрадных,

и чудится в этом подвох.

И кажется, что-то вот-вот

возмутит эту гладь.

Не выпить ли нам

за военные астры опять?

В виду неизвестно

каких предстоящих обид.

Нам Блок удивится,

и нам Мандельштам не простит.

Второй бы ушанку,

а первый с себя свитерок

Стянул через голову –

лишь бы морской ветерок

Ласкал его, гладил на фоне

притихшей страны.

Вот только всё реже стихи

почему-то нужны.

(Знамя, 2008, № 7)

Друг мой, не показалось ли тебе, что имена Блока и Мандельштама выглядят в данном контексте крайне неуместно? Положим, самого Кушнера нынешняя «вегетарианская, викторианская тишь» умиляет (хотя зверств и беззаконий в ней предостаточно; имеющий глаза да увидит). Но для чего приписывать свои личные настроения другим людям? И кому! Блоку с Мандельштамом! Ведь это отзывается глянцевым туристическим постером и ресторанным меню. («Омар Хайям писал: «Бутылка красного вина, сборник стихов и ломтик хлеба – ничего большего я не желаю». Но нам думается, что он не отказался бы от бараньих котлет нашего гостеприимного заведения…», – это я прочитал в меню одного из литературных кафе.) И надо ли после лукаво сокрушаться, что «вот только стихи почему-то всё реже нужны»?