Литературная Газета 6273 (№ 18 2010)
Шрифт:
СТУКАЧИ ИЛИ ДОБРОВОЛЬЦЫ?
– К сожалению, людей с активной гражданской позицией, способных замечать нарушения и вовремя сообщать нам о них, с каждым годом всё меньше, – говорит Пожарский. – В основном это люди старшего поколения, которым за 60. Молодёжь если и видит непорядок, то предпочитает «не связываться». Надо выживать, зарабатывать… Например, шприцы валяются под окнами, и жильцы их не замечают. А потом удивляются, когда к их сыновьям приходится вызывать реанимационную бригаду.
Забота председателя совета мне понятна. Вот только как отличить активную гражданскую позицию от элементарного стукачества? Александр Пожарский считает, что
Как бы то ни было, передовой опыт столицы достоин того, чтобы осторожно распространить его на другие регионы. Большинство населения согласится пойти «под колпак» к собственным соседям и даже самим стать добровольными помощниками милиции, лишь бы, возвращаясь с работы, не перешагивать в подъезде через спящих бомжей и не встречаться во дворе собственного дома с чёрной вдовой, прячущей свой страшный камень за пазухой.
Людмила ПОЛОНСКАЯ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Это я не вернулся из боя
Панорама
Это я не вернулся из боя
ШТУДИИ
Песни Владимира Высоцкого о войне
Вспоминая, как и почему в своё время не решился делать пробы Высоцкого для фильма о Сирано де Бержераке, Рязанов писал: в пьесе есть известная сцена, где Сирано под балконом Роксаны объясняется ей в любви, выдавая себя за милого её сердцу барона де Невилета. Нельзя было сделать Роксану такой уж непроходимой идиоткой, которая не узнала бы голос Высоцкого. Он неповторим, этот голос.
Это не просто крик, не хрипатость как отметина тембра. В голосе Высоцкого есть мучительная трещина, надрыв, звук лопнувшей струны, свидетельство непрочности, расколотости мира. Это голос обнажённой души, которому веришь сразу и безусловно. Голос любви и печали, трагического сознания нашей культуры, где пылают пожары революций и войн, где «горящий Смоленск и горящий рейхстаг, горящее сердце солдата».
Он всегда пел «вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю». Страшно сказать, но голос Высоцкого – это предсмертный хрип, жизненная энергия его – в последнем напряжении, энергия короткой жизни, где время стиснуто и устремлено в высоту. Жизнь перед лицом смерти.
Кто-то скупо и чётко
Отсчитал нам часы
Нашей жизни короткой,
Как бетон полосы.
Высоцкий всегда немного стеснялся мелодической стороны своих песен и считал мелодику вынужденной необходимостью для того, чтобы петь стихи. А не петь – не жить. «Кто сказал, что земля не поёт? Нет, она затаилась на время». Он полагал, что его песни – это стихи, положенные на ритмическую основу, что они начинаются
не с музыки и не со стихов, а с ритма.И действительно, при том что у Высоцкого много запоминающихся, пластичных мелодий, главное в его песнях – вот этот рваный, переменчивый ритм, как древняя праоснова мелодии, выстукивающая магические звуки подсознания – военный клич, предупреждение об опасности, собранность воли, биение влюблённого сердца.
Я поняла, что песни для Высоцкого – живые. Они – часть жизни, суверенная часть. Они живут своей собственной жизнью. Что-то позволяют, а что-то запрещают. Песни, где он «всё делал сам», как ему и хотелось всегда, – был и Поэтом, и Композитором, и Актёром, – находились в сложных отношениях с автором – держали на высоте.
У Высоцкого много песен о войне 41-го. Он говорил на концертах, что фронтовики часто принимают его за своего, солдата, и спрашивают, не выходил ли он из окружения под Оршей, не воевал ли на таком-то фронте. Но ему было три года в начале войны. Однако он её помнит: «И плевал я, здоровый трёхлетка, на воздушную эту тревогу». Помнит и тесный коммунальный военный быт, и то, что вся мужская половина семьи была на фронте, и то, что «про войну были детские игры с названьями старыми».
Война для Высоцкого – и быт, заложивший этическую программу: «и людей будем долго делить на своих и врагов», и символ:
Ведь Земля – это наша душа, –
Сапогами не вытоптать душу!
«Песня о Земле» – пожалуй, главная метафора войны. Земля – как израненное, изнасилованное материнское тело и сапог – как грубая сила, пытающаяся её растоптать. Растоптать душу: «Ведь Земля – это наша душа».
Начинаясь плавно, тихо, раздумчиво, вынося в начала строк, в анафору, риторические вопросы, которые сперва звучат мирно, вопрошающе («Кто сказал?» «Кто поверил?»), мелодия вдруг понеслась, спотыкаясь и дрожа от гнева, и зазвучала, как трубный глас, возвещающий о страдании и возмездии:
Как разрезы, траншеи легли,
И воронки – как раны, зияют,
Обнажённые нервы Земли
Неземное страдание знают.
Заходила ходуном, задышала тяжело и грозно вся фонетическая, звуковая картина певческой речи. Напряглись все гласные и согласные, словно и они, звуки, тоже воюют за свою Землю, за Душу свою. Зарычало, раскатилось, прогневилось знаменитое «р-р-р» Высоцкого, зазвенело несвойственной твёрдостью «н-н-н» – «обнажённые нервы», вся звуковая картина, как развёрстая завеса жизни и смерти, напряглась в нечеловеческом усилии отстоять свою Землю как свою Душу. Страшная энергетика песни, словно сила Земли, которую победить невозможно:
Она вынесет всё, переждёт, –
Не записывай Землю в калеки,
Кто сказал, что Земля не поёт?
Что она замолчала навеки?
Нет! Звенит она, стоны глуша,
Изо всех своих ран, из отдушин...
Поёт, звенит – значит, жива. Земля, как Душа, – бессмертна. И только теперь песня успокаивается и тихо, как вначале, заканчивается кольцевыми строками: «Кто поверил, что Землю сожгли? Нет, она затаилась на время».