Литературная Газета 6275 (№ 20 2010)

Юрий ДВОРЯШИН, доктор филологических наук, профессор, лауреат Международной премии имени М.А. Шолохова

В современной отечественной литературе есть загадочная и надрывная ситуация, более многозначительная, чем это может показаться на первый взгляд. Речь идёт о восприятии, осмыслении и оценке судьбы и творчества Михаила Шолохова. Нетрудно заметить, что многие критики сегодня, упоминая об авторе «Тихого Дона», «Поднятой целины» и «Судьбы человека», ограничиваются лишь эмоциональными определениями, в большинстве же случаев вообще обходятся фигурой умолчания. Кажется, они не знают, как быть с Шолоховым. Достаточно обратить внимание на то, что имя Шолохова, как правило, отсутствует в рассуждениях исследователей, пытающихся выстраивать на материале послеоктябрьской русской литературы типологические схемы нового образца. Автор «Тихого Дона» во все эти конструкции не вписывается. Поэтому о нём либо вообще не упоминается, либо его произведения скороговоркой насильно притягиваются к той или иной общности.

Косвенное подтверждение растерянности по отношению к писателю и его творческому наследию можно услышать из уст самих критиков. Так, Н. Иванова недавно призналась: «При всей высокой оценке «Тихого Дона» я предпочитаю о Шолохове … не писать … всерьёз говорить о Шолохове по многим причинам куда сложнее».

Однако внимательному взору подобная ситуация стала заметна задолго до современности. Ещё в начале 40-х годов в разгар предвоенной дискуссии о только что завершённом «Тихом Доне» Б. Емельянов, отчаявшись понять, почему «самые непримиримые критики покорены художественной силой романа, но, придя в себя, обрушиваются на роман», высказал убеждение в том, что это противоречие есть результат «неслыханного банкротства критики» (Лит. критик, 1940. № 11–12). Думаю, что эта оценка вполне обоснованно может быть произнесена и сегодня, только диапазон пространства, к которому её следует отнести, теперь стал неизмеримо шире. Речь следует вести о кризисе уже не только литературной науки, но и современного общественного сознания, утратившего в значительной мере чувство правды жизни. Показательно, что вопреки общеизвестным фактам сегодня утверждается точка зрения, согласно которой такого выдающегося явления, как Шолохов, как бы и не было – не только в художественном развитии XX века, но и в самой его действительности. Как иначе может быть истолковано заявление М. Чудаковой о том, что на самом деле главное создание писателя, его «Тихий Дон», «нимало не заполняло той трещины, которая зияла несколько десятилетий между литературой и российской реальностью»?

Ничего общего с действительностью подобные суждения не имеют, ибо на самом деле творчество Шолохова на протяжении большей части XX века находилось в центре общественного сознания. Вокруг произведений, высказываний да и самого имени писателя десятилетиями кипела ни на миг не затихающая борьба, по преимуществу идеологического характера. Впрочем, неправильным было бы употреблять в данном случае глаголы только в прошедшем времени. Мы и сегодня наблюдаем проявление этих сшибок, которые, конечно, приобрели иные формы, но по сути своей, по методологическим основаниям и даже по требованиям ограничить общение читателей (в первую очередь школьников) с произведениями Шолохова остаются всё теми же.

Нельзя, например, не подивиться тому, сколь похоже оценивались в 30-е годы и трактуются уже в наше время (разумеется, под иными идеологическими знаками) идеи и образы шолоховских произведений. Прежде всего это относится к Григорию Мелехову как центральному герою Шолохова, ибо в его судьбе, в его трагических поисках «правды, под крылом которой мог бы посогреться всякий», заложены ответы на многие вопросы, связанные не только с творчеством писателя, но и с историей нашего народа, с русской трагедией XX века.

Неслучайно сущность образа Григория Мелехова, причины его трагического жизненного пути были предметом наиболее острых, но вместе с тем и наиболее глубоких полемических схваток на протяжении десятилетий – от 30-х до 70-х годов. Эти споры определяли стрежень процесса постижения художественного мира Шолохова вообще.

Центральный образ «Тихого Дона» в предвоенные годы вызывал отчаянное неприятие ревностных защитников идеологических установок того времени, которые были убеждены в том, что такой человек, как Григорий, не имеет права на жизнь в условиях современной действительности. В качестве примера можно привести малоизвестное, но красноречивое высказывание публициста и критика А. Бека. Во время дискуссии, посвящённой четвёртой книге «Тихого Дона», которая состоялась в начале 1941 года, он заявил: «С точки зрения советской власти мало найдётся людей, которые будут утверждать, что это основное произведение («Тихий Дон». – Ю.Д.) социалистического, коммунистического общества. Всякие наши разговоры, что это исключительный человек (Григорий Мелехов. – Ю.Д.), тут прекращаются, это враг, и он должен быть наказан… Мне кажется, что центральная задача нашей литературы именно заключается в том, чтобы с такой же силой или большей создать образы людей, которые мыслят, строят, рубят – в том числе и головы таким людям, как Григорий».

Сколько политически правоверного упоения в этой характерной добавке! Но такие суждения о герое Шолохова не были исключительными. В. Ермилов, например, незадолго до начала Великой Отечественной войны писал: «Нет любви для Григория, его любовь погибает, – нет для него жизни, и потому светит для него чёрное солнце. Мы не знаем более сильного образа опустошения, более жестокой кары художника своему герою. Чёрное солнце страшно, как смерть в пустыне». Нечто подобное можно было прочитать и в книгах и статьях И. Лежнева, В. Гоффеншефера, Л. Якименко и многих других критиков.

Но было бы заблуждением считать, что сегодня ситуация изменилась кардинально. На самом деле это не так. Прежде всего нельзя не заметить, что нынешних исследователей Шолохова образ Григория Мелехова, похоже, мало интересует. В современных библиографических указателях почти отсутствуют сведения о статьях, посвящённых этому персонажу. В большинстве из вышедших в последнее время монографий о Шолохове только изредка можно обнаружить фрагменты, касающиеся Григория. Но ещё более показательно, что в тех немногочисленных работах, авторы которых всё же обращаются к герою «Тихого Дона», высказываются суждения, по своей сути непосредственно перекликающиеся с оценками давно минувших лет.

Вот по-своему замечательная книга Ф. Кузнецова «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа» (М., 2005). О финале произведения читаем: «В конечном счёте «Тихий Дон» – роман о гибели Григория Мелехова. И в этом главный смысл романа (здесь и далее подчёркнуто мною. – Ю.Д.)... И за этим – личный трагический опыт Шолохова». И в другом месте: «У Шолохова была своя… мера отношения к Григорию Мелехову – как фигуре глубоко трагической и обречённой на гибель». Мотивируется это заключение не логикой художественного произведения, а трагическими обстоятельствами 20–30-х годов, которые акцентированы в такой степени, что представляются критику заполнившими всё жизненное пространство эпохи. Ф. Кузнецов ссылается на то, что Шолохов «это знал на примере сотен и тысяч казаков, принимавших участие в Вёшенском восстании, но поверивших советской власти». Стремление противопоставить художественной закономерности конкретные исторические события, к тому же однозначно толкуемые, характерно и для некоторых других современных публикаций о Шолохове. Так, в одной из недавно вышедших монографий аналогичное суждение не только поддерживается, но и конкретизируется: «Гибель Григория неизбежна, что знаменует и смерть прежнего, старого тихого Дона… Возвращение Григория Мелехова домой к сыну – это окончательное прощание с героем. Герой приходит домой на смерть. Невозможно представить себе Григория Мелехова, участвующего в строительстве новой колхозной, неказачьей жизни».

Такого рода представления сегодня активно вторгаются и в практику преподавания творчества Шолохова в школе. Например, профессор Пермского педуниверситета Г. Ребель в своих методических рекомендациях по поводу изучения «Тихого Дона» утверждает, что у Григория Мелехова «нет будущего. Финал шолоховской эпопеи открыт в неотвратимую для Григория Мелехова гибель».

Подобные суждения противоречат не только логике развития художественного образа, но и народному восприятию его сущности. Вспомним, как читатели «Тихого Дона» обращались к его автору в 30-е годы с просьбой сохранить герою жизнь, а во время Великой Отечественной войны многие искренне интересовались, где в настоящее время находится Григорий Пантелеевич Мелехов, в каком колхозе работает или в какой части сражается с фашистами.

Известно, что и сам Шолохов, говоря о Григории, подчёркивал, что в его судьбе запечатлены обстоятельства жизни многих из донских казаков, в том числе и тех, кто принял советскую власть и наладил свою жизнь в новых условиях. Так, в 1951 году, находясь в Болгарии, в интервью местным журналистам он заявил, что «советская власть вывела людей типа Григория из тупика, в каком они оказались. Некоторые из них избрали окончательный разрыв с советской действительностью, большинство же сблизились с советской властью».

Разумеется, позиции, разделённые семью десятилетиями, имеют не только общие черты, но и различия. Если прежде считалось, что ответственность за трагический финал жизни Григория Мелехова лежит на самом герое, который якобы по своей воле стал «отщепенцем», то теперь нас убеждают в том, что судьба шолоховского героя – это исключительно трагедия раздавленного жерновами истории человека с выжженной дотла душой, а главный смысл финала эпопеи в том, как «послереволюционная жизнь выталкивала Григория Мелехова за свои пределы – на уничтожение». Как бы там ни было, но и в том и в другом случаях Григорию Мелехову, по убеждению критиков, нет места в послеоктябрьской действительности.