Литературная Газета 6349 (№ 48 2011)

– Ну что, девчонки, слабо в тележку влезть?

Но им оказалось не слабо. Влезли. Покатались в тележке вдоль берега. А когда выгружались, тот, что катал, сказал:

– Эх, сейчас бы ещё пострелять, да утки почему-то не летают!

Из их реплик Семёныч понял, что ездят они в Москву, устроившись охранниками, работа скучная, оружие не дают, а вот сюда, на свой "пикник", прихватили охотничье ружьё, чтоб "отвести душу", оно у них наверху, у непотушенного костра.

Расстались мирно. Семёныч примкнул перевёрнутую на берегу лодку, погрузил мотор в тележку и поехал, в объезд холма, в деревню. И уже когда ехал по деревенской улице, услышал выстрелы. Подумал: там, на городище, эти четверо палят по бутылкам.

А на следующий день обнаружил пробоины в дюралевом днище перевёрнутой лодки: её с холма хорошо видно, отличная мишень.

– Намытарился я, пока нашёл материал для заплат, пока их накладывал, - говорит Семёныч обречённо, и я его спрашиваю:

– А этих свинтусов найти не пытался?

– Нет. Зачем? Разве таким что-то объяснишь?! Они ж отупелые.

А в отпуск на Канары

День тёплый. Еду с реки. Бренчат примотанные к велосипеду удилища. А посреди деревенской улицы, напротив дома, выкрашенного в нежно-салатовый цвет, лежит в выбитой выемке рыжий пёс. Старый и глухой. На мой трезвон не реагирует. Здесь его все объезжают. Вижу возле дома хозяина пса - Юрича. Невысок, улыбчив. С суковатой палкой в руке. Пасёт коз, объедающих нижние ветви низкорослых верб, растущих здесь у каждого дома. Здороваемся.

– Хлопотно с ними?

– С коровой было хлопотнее.

В прошлые годы, помню, его громкоголосая супруга Татьяна, рослая, решительная женщина, превратила свой дом в мини-молокозавод, обеспечивала окрестную ребятню, приехавшую на летние каникулы, сметаной, сливками и творогом. Трудилась от зари до зари, покрикивая на мужа. Но и она со своей неуёмной энергией устала всё-таки. Сменила корову на коз.

– А как ваша молодёжь во Владимире?
– спрашиваю Юрича.
– Редко их вижу.

– Некогда им. Работают. А в отпуск то на Канары, то в Турцию.

Вздохнул.

– Они себе коттедж под Владимиром поставили. Там, понимаешь, хоть и красоты такой нет, как у нас здесь, зато все коммуникации подведены - газ, вода, канализация. А у нас тут вода в колодцах к концу лета зеленеет, газ привозим в баллонах[?]

И вдруг, вопреки своему покладистому нраву, взрывается обличительной речью:

– Не понимаю я наших начальников[?] Запустили область!.. Я в Мордовию часто ездил, в Рязани у меня родственники, там почему-то смогли газифицировать все деревни. А у нас лет десять назад дотянули ветку до Заречного и остановились. Почему? Не говорят. А с водой что? В полутора километрах от нас, в Осовце, водонапорная вышка. Ну протяните вы от неё в нашу деревню трубы, поставьте колонку, народ вам в ноги поклонится. Ведь вы, начальство наше, для народа поставлены! Или не для народа?

Разделяю я его сердитое недоумение. Европе мы свой газ не жалеем, а провести его в деревни своим пожилым соотечественникам скупимся. Обеспечить же водой дальние сёла и деревни было решено несколько лет назад, приняли федеральную программу, выделили деньги. Но до таких, как наша деревня, ни вода, ни деньги не дошли.

– Ты за молоком-то заходи, - говорит мне на прощание повеселевший Юрич, быстро успокоившись.

– Зайду как-нибудь.

Скрипит велосипедная цепь, бренчат удилища на дорожных выбоинах. Ну до чего ж отходчив наш деревенский народ, главное ему - выговориться.

Здесь жить интереснее

Возвращаюсь задами с ключика, с полным ведром. Вижу: на зелёном пятачке, у своего огорода, постукивая топором, поднимает сруб новой избы Николай Михайлович Жиряков. Он известный здесь плотник, сруб этот, видимо, готовит на продажу.

Ему далеко за шестьдесят. Высок. Крепок. У него самая ухоженная в деревне усадьба: сад, две застеклённые теплицы, дровяной сарай, чисто выметенные дорожки. И - многолюдная семья: жена Валя, взрослые сын и дочь со своими шумными семьями, внучка-студентка; по пятницам, покинув городские квартиры, все съезжаются в родительский дом. На улице, у их окон, врытый в землю стол с длинными скамьями - для желающих потолковать о деревенских и прочих новостях; здесь по выходным что-то вроде деревенского схода - перебивающие друг друга голоса, реплики, смех.

Николай кладёт топор, я опускаю на тропинку ведро.

– Ну что, антенну-то будешь ладить?
– напоминает он наш давний разговор.

Идёт к дальнему своему сараю - там щетинятся прислонённые десятиметровые высушенные хлысты, выбирает самый ровный и, положив на плечо, несёт ко мне во двор.

Там мы прислоняем хлыст к дому, и я звоню по мобильнику в райцентр мастерам, обещавшим установить антенну. Докладываю - мачта есть. Условились - приедут. А пока сидим с Николаем на кухне, разговор - о его теплицах, о засушливом лете, предсказанном синоптиками, о том, почему он, Николай, выйдя на пенсию, окончательно вернулся из города сюда, в родительский дом.

– Здесь жить интереснее, - говорит.

Видимся мы с ним нечасто, он весь в делах. Куда-то ездит на рейсовом автобусе, плотничает в окрестных деревнях, обживаемых дачниками, не слишком распространяясь о побочных заработках, здесь это не принято. А у себя в хозяйстве то теплицы усовершенствует, то (любимейшее занятие!) корзины плетёт из ивовых прутьев.

Но на просьбы откликается всегда. Как-то в сарае полку с хозяйственным инструментом (она у меня без конца срывалась) укрепил, приладив к ней подпорки. Сделал изобретательно и быстро, лишь слегка усмехнувшись в ответ на моё восхищение. И от денежного вознаграждения категорически отказался, это, на его взгляд, не работа, а баловство.

Я заметил: вопреки распространённому мнению, будто деревня угнетена завистью к обеспеченной жизни столичных жителей, здесь отношение к москвичам иное - покровительственно-насмешливое. Неумехи мы - ни дров нарубить, ни печь растопить, ни траву во дворе скосить у нас не получается.

Научиться косить я пытался. Мне показывали, как косу держать, как слегка "давить на пяточку", то есть вести её под небольшим углом к земле, чтоб срезала под корешок. Нет, не получалось.