Литературная Газета 6453 (№ 10 2014)

– Так гораздо лучше, – сказала она и придвинулась к нему не смущаясь. – Почему вы смотрите на меня, как на исторический экспонат? В автобусе вы были одним, сейчас как будто другим. Почему вы молчите? Я вас не узнаю.

– И я вас. Вы замечательная...

– Если так на самом деле, то поцелуйте меня, – сказала она не то насмешливо, не то с вызовом и сделала шаг, легонько притянула его к себе.

И он подумал, что она серьёзная умная женщина, но ведёт легкомысленную игру с ним, наклонился к её близкому лицу и губами коснулся её виска.

– Ну вот, ей-богу... Поцеловал меня как девочку!

Она поощрительно похлопала рукой в перчатке его по щеке и шутливо приказала:

– Извольте-ка поцеловать меня как мужчина. Вы это умеете?

Он понимал, что она, чувствуя его неловкость в традиционно мужском ухаживании, по-женски с опытной кокетливостью командовала им, и эта смелость обрадовала его. Он неуклюже обнял её, но тут же, опомнившись, с порывистой нежностью приник к её губам, мягко шевельнувшимся под его губами.

– Любая машина – наша! – отрываясь от неё, по-мальчишески крикнул он и выбежал на середину мостовой, взволнованно вглядываясь в обе стороны с надеждой, что ему повезёт: добрый его покровитель помогал ему в эту ночь.

Это место Москвы, заваленный снегом бульвар по ту сторону дороги, отдалённый от шумных нескончаемых толп машин на шоссе, был заповедником января с его новогодними сугробами, залитыми светом фонарей и уличных окон, горевших огнями ёлок на этажах напротив бульвара, и мнилось: где-то не так далеко плавала между небом и снегами греховная музыка, вызывая легкомысленное настроение у обоих.

Они остановили первую попавшуюся машину, оживлённо сказали водителю: «Воробьёвка», а когда сошли на этой самой Воробьёвке, начали искать удобную дорогу для осмотра с высоты города. Такую дорогу они не нашли – даже боковые тропинки были глухо заметены метелями, но это ни ей, ни ему не испортило настроение.

– Вот что, – сказала она, оглядывая черноту неба с острыми угольками звёзд. – Небеса нам не помогают. Будем надеяться на себя. И на меня. Вы не против, мужчина?

– Слухамся, как говорят поляки. – Он с послушным видом приложил два пальца к виску.

– Сейчас снова ловим машину и, если не возражаете, едем ко мне на чашку кофе. Я живу одна. Я – почти разведёнка. Знаете, что это такое?

– Догадываюсь. Но, кажется, вы сказали, что замужем.

– Почти. Я живу в Москве, а муж далеко за океаном. В Сиэтле. Он, представьте, консул. Встречаемся раз в году. Сиэтл – город в Америке, на берегу океана.

И он подумал, что они преподают в одном университете, встречаются в деканате, на учёных советах, на конференциях, всякий раз дружески улыбаются друг другу, и это было обыденно и необъяснимо тепло, когда глядел на её темнеющие ресницы, на её глаза, задорно молодеющие от смеха. Ему нравилось, как она смешливо подымала брови, как приветливо поворачивала голову, когда он обращался к ней. Она, по-видимому, нравилась не только ему, в перерывах между лекциями её окружали студенты, и ему тоже захотелось побывать хоть бы на одной из её лекций по новой истории, но он пока не решался.

«Мне повезло», – опять подумал он, садясь с ней в машину, и, довольный собой, сказал, что теперь должна командовать она, указывая путь до своего дома.

Когда в лифте с высоким зеркалом, какие бывают в многоэтажных московских домах, поднялись на восьмой этаж и вышли на лестничную площадку в окружении солидно обитых кожей дверей, он тщетно попытался заранее угадать дверь её квартиры.

Было ему странно и любопытно; из раскрытой квартиры, задрав хвост, придавливаясь к косяку, тонко, по-детски мяукая, высунулся в переднюю белый котёнок. И она вскрикнула радостно, подхватывая его на руки, прижимая к щеке.

– Ах ты, басурман мой милый! Соскучился? Голодный? Потерпи малость. – И, посадив котёнка на диванчик в передней, договорила: – Мой любимец, мой друг. А теперь раздевайтесь, дорогой гость, проходите в хоромы, где проживает, смех, смех, смех, одинокая разведёнка!

– Почему смех? – удивился он. – Вы довольны одиночеством?

– Привыкла. Стараюсь не думать об этом. Ведь я не могу переменить профессию мужа. Да и он привык месяцами не видеть меня. А телефонные разговоры – это игрушки, светская забава. Садитесь, уважаемый физик, на этот диван к столику. А я посмотрю в баре что-нибудь для вас интересное. Новогоднее. Хотите виски?

– Вероятно, нет.

– Джин?

– Тоже нет.

– А коньяк армянский?

– Это географически поближе. Рюмку выпью. Боже праведный, да у вас целая библиотека, Нина Викторовна! – воскликнул он, с интересом оглядывая заставленные книгами полки в просторной комнате с незадёрнутыми шторами на широких окнах, за которыми сверкали и пылали новогодние огни. – И вы всё прочитали? – Он жестом выразил восхищение. – Или вместе с мужем? Наверное, читали по вечерам вслух?

– Вот здесь всё по истории, учебники, исследования, мемуары, воспоминания, – сказала она нарочито учительским тоном. – Это моё. И вслух я не читаю. А тут – сплошь художественная литература. Это тоже моё царство, тут ближайшие друзья. Особенно, когда остаюсь одна. Да, я ищу дружбы с Толстым, с Буниным, с Чеховым... Но не такой дружбы, как с вами... – Она смело взяла его за плечи и длительно посмотрела ему в глаза. Не выдержав её взгляда, он сморгнул. – Такой дружбы, как с вами, – повторила она и вдруг с улыбкой поправилась: – Хотя вы и сказали, что любите меня... Но какой дружбы я ищу с вами, я ещё не понимаю, не знаю...

– Не знайте и не понимайте, – прервал он её тоже комично: – Не торопитесь.

Он бережно снял её руки с плеч и поцеловал ей пальцы. Она достала из бара коньяк, две рюмки, вазочку с орешками и пригласила к столику:

– Давайте выпьем коньяку и будем рассказывать смешные истории. Но первая рюмка – за Новый год. Мужчина, разливайте. И будьте главой стола.

Он, несколько сконфузясь неопытностью быть главой стола, преувеличенно старательно разлил по рюмкам, они чокнулись и взглянули друг на друга с одной и той же мыслью.

– С Новым годом, Нина Викторовна... правда, вчера прошедшим, – произнёс он, запнувшись. – Если вы не против, позвольте вас поцеловать в щёчку?

– Пожалуйста, не забывайте, что шестнадцать лет мне давно миновало.

И она легонько махнула пальцем по щеке, будто сбрасывая возможный невинный поцелуй, и покорно подалась к нему, приблизив полуоткрытые губы. Этот поцелуй показался ему слишком откровенным, как сладостный внутренний ожог, заставивший его прерывисто вздохнуть, а она отклонилась, сдерживая смех.

– Что с вами, вы были женаты или вы природный холостяк?

– Мы разошлись через двадцать дней после загса. Пожалуй, холостяк.

Они помолчали и выпили коньяк молча. В тишине резко зазвонил телефон, она вздрогнувшими глазами глянула на стенные часы, словно встревоженно проверяя точность звонка, неспешно поднялась и своей гибкой молодой походкой подошла к телефону на письменном столе, помедлила, повернулась к нему спиной и сняла трубку.

Вспоминая эти последние минуты в квартире Нины Викторовны, он ясно помнил, как она стояла у телефона спиной к нему, видел её наклонённую голову, убранные в пучок каштановые волосы на затылке, её серьги, не вполне принятые носить в университет, и по тому, как она быстро произносила: «Да, я одна, я одна!» – он уже не сомневался, что она говорит со своим мужем, и ничего, кроме её голоса, не воспринимал, сознавая единственное – это говорит она, Нина Викторовна, нисколько не стесняясь его присутствия в комнате.