Литературная Газета 6520 (№ 32 2015)
Шрифт:
Солнца зимнего паникадило.
Этот скользкий на ощупь струящийся шёлк
я сегодня в саду посадила.
И теперь треволненья любовной страды:
что там зреет в пучине безгласной...
Кто из бездны земной возрастёт до звезды –
помрачительный, жаркий, атласный...
Будет волглое тело продрогшей земли
их ласкать в материнской купели,
чтоб однажды возникнули и расцвели
те, кто в землю ушли и истлели...
* * *
Жизнь постояла и ушла,
слегка
В какие бить колокола,
чтобы вернулась?!
КНИЖКА С КАРТИНКАМИ
Равилю Бухараеву
Переехав речку, переехав Темзу,
мы с тобой кочуем далее по тексту.
Были изначально эти главы – или
всё-таки случайно мы сюда приплыли?
Эту незадачу не осилить даже:
выглядят иначе эти персонажи –
беззаботным смехом всхлипы чередуют.
Словно прототипы нам судьбу диктуют!
Дважды или трижды вышли мы в герои.
Только вот одежды не того покроя.
Текст в одно сшивая, мы скрепили звенья.
Это жизнь живая или измышленье?
Тут словам не тесно. Мысли крепко сжаты.
Очень интересно выглядят сюжеты.
Пролегла дорога аж до края мира –
прямо от порога до Гвадалквивира,
до истоков Ганга, по дороге тряской,
где река Луганка зарастает ряской,
где Париж и Лондон вышибают клином,
и потом гуляют аж по Филиппинам.
Это приключенье, жадный зов натуры,
или вовлеченье в мир литературы?
Это мы дерзаем полежать на травке
или текст терзаем – снова вносим правки?
Вымысла нам мало, ждём благого мига –
так околдовала фабула, интрига.
Время, утекая, школит нас на совесть...
Это жизнь такая или просто повесть?
РАЗБОР ПОЛЁТОВ
В Нью-Йорк опускаешься, словно в бездну.
Ещё мгновение – и я исчезну
на самом дне Уол-Стрита,
в иле людском зарыта...
Если же ехать Парижем, скажем,
верх экипажа задев плюмажем,
то это уже из книг – и не спорь! –
коих ты наследница – по прямой.
Или вернуться туда, где – ой мне! –
жизнь доживать на Филёвской пойме,
где нет ни кола, ни двора, ни тына,
потому что нет уже с нами сына...
Нет чтобы с горя мне околеть бы...
Что ж я ношусь над землёй, как ведьма,
в поисках стойбища и пристанища,
видимо, все же я пройда – та ещё,
если взялась шевелить метлой
лондонский мультикультурный слой.
Так раскроилось судьбы лекало.
Вот донесло меня до Байкала.
Вот под крылом уже Улан-Батор
и родовой украинский хутор.
Как занесло меня в эти выси?
Надо у мамы спросить, у Маруси...
ТОСКА ПО СНЕГУ
Как много красоты в заброшенной аллее:
и снежные цветы, и вьюжные лилеи,
молочные стога, вся в белых перьях липа –
глубокие снега, любимые до всхлипа...
И
негу, как нугу тянуть. Как конь телегу,сквозь мир тащить тугу: свою тоску по снегу.
Мочалить бечеву страданий – до момента,
когда влетишь в Москву из захолустья Кента.
Во все концы видна (и Гоголю из Рима)
страна, как купина, стоит – неопалима.
В заиндевевший дом войдёшь (следы погрома),
любовию ведом (как Пушкин из Арзрума).
Смирись и не базарь: живёшь, не в гроб положен,
хоть и один, как царь (и как в Крыму – Волошин).
Количество пропаж спиши на Божью милость.
Вокруг иной пейзаж – всё видоизменилось:
от Спаса-на-Крови и до владельцев новых
на Спасско-Лутовиновых лугах медовых.
* * *
Вот шаровая молния событий влетает в дом.
Попробуйте уснуть или забыть их!
С трудом, с трудом...
* * *
Прохудилась основа основ,
ослабела вселенская сила:
Пулемётная очередь слов
никого наповал не сразила.
«ЛГ» поздравляет своего давнего автора и друга с юбилеем и желает здоровья и творческих удач!
Теги: проза , поэзия , Лидия Григорьева
Туфта, гражданин начальник…
Захар Прилепин. "Обитель".
– М.: АСТ, 2014
ТУФТА – ложь, обман, подделка; во времена ГУЛАГа – приписки, «липа», завышенные показатели.
А. Сидоров. «Южная феня. Словарь блатного и лагерного жаргона».
ДОКАЗАТЕЛЬСТВО АКСИОМЫ
«Вообще, я думать не люблю», – признался однажды Прилепин. Новый опус – лишнее тому свидетельство. Каждая попытка рассуждать кончается либо термоядерным паралогизмом («Человек тёмен и страшен, но мир человечен»), либо до дыр истрёпанной банальностью («Русскому человеку себя не жалко») . Более или менее внятно романисту удалось сформулировать единственную мысль: палач и жертва неотличимы друг от друга, одинаково жестоки и в равной степени омерзительны. Впрочем, на этой торной дороге оступиться при всём желании невозможно.
Примерно о том же раньше писал Довлатов: «Я обнаружил поразительное сходство между лагерем и волей. Между заключёнными и надзирателями[?] Мы были очень похожи и даже – взаимозаменяемы. Почти любой заключённый годился на роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы» («Зона»). Собственно, идеи такого рода выказывались неоднократно. Виктор Ерофеев их обобщил: «У нас в России для садистов рай… Несостоявшиеся садисты становятся жертвами садизма, но, дай жертвам власть, они тоже станут садистами» («Маркиз де Сад, садизм и ХХ век»).