Литературная премия
Шрифт:
Вскоре вызвали моего соседа справа. И все сразу узнали, что его перу принадлежат более трёх десятков книг. Причём спрашивать местного писателя об этом никто и не собирался. Его свинцовый голос с вкраплением ноток серого цвета мой мозг отказывался воспринимать (обычно так происходит во время прослушивания не нравившихся песен или музыки): тугой, с заусеницами, словно высохший механизм. И проблема была отнюдь не в возрастных изменениях голосовых связок. Ноты превосходства и собственной значимости выудили из памяти детские ассоциации.
...Совсем давно, в детсадовском возрасте, еще живя в Богословке, я наблюдал, как соседские птицы, правда, не умеющие летать и наверняка дальние родственники заморских павлинов, вели себя аналогично. Индюки, нарушая сельскую тишину и покой, сердито булькали на всю округу. Раздуваясь от надуманного недовольства, они распускали разноцветно-куцие хвосты, отчего становились похожими на мохнатые шары с когтистыми лапками. Казалось, что пернатые вот-вот лопнут и, разлетевшись по переулочку, чудесным образом обернутся маленькими
...Возможно, сейчас я не прав и крючковатого клюва заслуживаю гораздо больше, чем в детстве, но голос... Любой звук имеет цвет. Тем более – звук голоса.
...От нервозности и духоты в помещении спина стала влажной. Я сидел и крутил в руках застеклённую дипломную рамку. Слушал и думал: «Куда тебя опять занесло? Они, возможно, с детства шли к этому событию. А ты...».
А что я? С точки зрения присутствующих, да и, в общем, большинства лицезревших меня на улице или на работе, я просто человек с отсутствием зрения. Хотя многие думают, что всё же с остаточным. Имеющий глаза увидит перед собой твёрдого, как камень, уравновешенного и рассудительного собеседника и навряд ли почувствует истерзанную войной душу. И это неважно, и мне не нужны их жалостливые рассусоливания насчёт бессмысленности Афганской войны, после чего в сотни раз мерзопакостней на сердце. Но захотят ли мои сограждане читать и узнавать правду о солдатских изломанных судьбах? Захотят ли узнать, как от точного пулевого попадания в голову тошнотворным холодцом разлетаются мозги? Человеческие мозги, пусть и противника... Смогут ли они спокойно жить и улыбаться, танцевать и играть театральные роли, когда в память намертво впечатались обезумевшие от болевого шока глаза мальчишки, который, не задумываясь, закрыл собой командира – всё от той же пули, но вражеской, – и напрочь лишился нижней челюсти... Или как другого мальчишку переполовинила итальянская мина, и он, оставшийся без ног, от дикой боли метался по окровавленным камням. Как кричал матом, чтобы ему вернули автомат, и что всё равно он жить не будет. А уцелевшие ребята, чувствующие себя без вины виноватыми, от беспомощной безысходности вжимая головы в плечи, прятали испуганные глаза от разорванного, истекающего кровью боевого друга... Забыть это не под силу даже самому сильному. Забыть нельзя, а вот не повторить подобное можно и нужно. Поэтому надо писать. Даже если душа в лохмотья, даже если большую часть жизни не видишь белого света, даже если без писательского образования и опыта, надо, надо писать...
...Вытирая платочком влажный лоб и нервно поправляя тёмные очки-капли, вспоминал слова редактора книги, Галины Туз – как акт самозащиты, как контраргумент: «Слава, перед лицом литературы мы все равны. Будь ты с литературным образованием и творческим опытом или нет, ей всё равно. А графоманы были и будут всегда...». Погоняло «Графоман» было не совсем понятно, однако обращаться за разъяснениями стеснялся. Наверняка, на культурный манер, это есть своеобразное ругательство.
...Помня, что внутреннее состояние имеет пакостное качество – проявляться на физиономии, всячески пытался вернуть себя в праздничное настоящее. Но, надо признаться, трюк под названием «надеть маску на лицо» практически всегда оставался малоуспешным. А посему у меня было два желания. Первое – побыстрее смыться. Похожие чувства я уже испытывал в юношестве, во время уборочной страды в 1984 году. В тот жаркий летний день прямо в поле пожаловала делегация с переходящим Красным Знаменем. Стоял я перед ними, сжимая флагшток, а за спиной, упершись жаткой в золотистое пшеничное поле, ждала новенькая «Нива». Сослался на простой комбайна, и улизнуть от высоких фраз тогда удалось. На сей раз незаметно исчезнуть из зала навряд ли получится.
...И, наконец, второе желание – нахлестать по фейсу, пусть и настоящему полковнику, Андрееву Сане. За то, что их семейный подарок к Дню защитника Отечества петлёю сжимал мою не привыкшую к этому шею.
...В зале по-прежнему поздравления сменялись рукоплесканиями. Я же, слушая в пол-уха, словно происходящее меня уже не касалось, продолжал размышлять.
«...Кто же я есть, – думалось мне. – Много кто, но с неизменной приставкой «недо». Вот теперь и недоавтор современной прозы». И, желая скоротать время, стал мысленно перечислять: «Недомузыкант. На гитаре играю с седьмого класса. Учились в те годы, передавая единственную шестиструнку из рук в руки. В восьмом классе, когда большая часть учащихся не выучила домашнее задание и соответственно посыпались двойки, математичка Людмила Семёновна Галыгина, нервно завышая тональность и без того тонкого голоса, набросилась на нас: «Ходите с гитарами по подворотням, собак пугаете». Заядлых гитаристов в классе было двое, я и дружок Серёга Дылёв. Ну я, конечно, и не сдержался. С галёрки притихшего класса прозвучала моя собственная точка зрения на проблему: «А это наше личное время, куда хотим, туда и тратим...». За что без промедления, коротко, но настойчиво, мне было велено покинуть класс. Покуда собирал малочисленные канцелярские принадлежности, состоящие из авторучки, тоненькой тетради и дневника, отрицательная атмосфера над склонёнными головами восьмиклассников продолжала нагнетаться. Времени на сборы потребовалось минимум. Не торопясь, демонстративно набросив на правое
плечо модную сумку из мешковины с изображением и надписью «Зорро», я двинулся на выход. Распалённая Людмила Семёновна, по-прежнему на повышенных тонах, обещала разгильдяя (то есть меня) не допустить к экзаменам по геометрии и алгебре, а ведь до выпускных испытаний оставалось всего два месяца.С того дня, в свободное от познания математики время, бродил я по школьному двору. Погода уже наладилась, и весна буйствовала под стать мне. Классный руководитель Нина Андреевна Березникова уговаривала извиниться. На низкую оценку в подготовке домашки я был согласен. Но на публичное унижение с переходом на личности – нет. Пару раз побывал и в директорском кабинете. Мораль всегда начиналась с одного и того же – моей стрижки. Волосы я отрастил практически до плеч, однако шевелюра всегда была чисто вымыта и аккуратно причёсана.
Просить прощения я отказывался. И, когда уровень предъявляемых аргументов и терпение директора Нины Васильевны Толмачёвой падали на ноль, воспитательный процесс заканчивался практически одинаково – угрозами, что из-за внешнего вида меня вообще не допустят к экзаменам. В ответ я молчал и улыбался, улыбался и молчал. Как мне казалось, вид у меня был вполне приличный и даже привлекательно-неординарный. К чему-либо, помимо длинных волос, придраться было трудно. Мой имидж – всегда наглаженные брюки со стрелками и чистая сорочка. Ну, пусть по фасону и цвету они далеки от школьных, однако чёрный низ – светлый верх вполне соответствовали, как это сейчас называют, дресс-коду.
За месяц до экзаменов две Нины, директор и классный руководитель, всё же уговорили, но не меня, а Галыгину, уступить, и, восстановив нормальный ход событий с молчаливого её согласия, я стал посещать уроки. Экзамены сдал на четвёртки, но коротко подстригся лишь спустя полгода, а гитару не оставляю и по сей день, хотя нотной грамотой так и не овладел. Сочинить десяток мелодий для песен – это еще не композитор. Оттого-то считаю себя недомузыкантом. Написать пятёрку-другую песенных текстов, да пару стихов – это ещё не поэт. Значит, и недопоэт...».
...Между тем торжественное мероприятие шло согласно раннее утверждённому плану: радостные победители, поздравительные речи и овации. Мои мысли, цепляясь одна за другую, текли параллельно этому, своим чередом.
«...В армию забрали в танковую учебку. Звание сержанта получил, но в Афганистане попал в сапёрную роту. Быстро, практически в боевых условиях, как это всегда бывает на войне, переучился в инструкторы минно-розыскной службы. Проще сказать, в минёры-кинологи. Опять-таки, недотанкист и недокинолог...
По гражданской специальности – медбрат по массажу. Но в медицинское училище поступил не по призванию, а исходя из создавшейся жизненной ситуации. Тяжёлое ранение поставило довольно жёсткие рамки. Значит, и недомедик.
Владею навыками вождения и люблю технику, но по той же самой, зрительной, причине, водить не могу. А значит, и недоводитель. Солдат, награждённый офицерским орденом. И снова – недо... А может, наоборот, – «пере...». Орден этот солдатам вручается довольно редко и чаще посмертно. Но я выжил... Нужно всего лишь сменить фокус зрения, и тогда конфликт мечты и реальности перейдёт в самопознание, главным вопросом которого и является вопрос – кто Я? И слова, звучащие подобно упрёку, что каждый должен заниматься своим делом, теряют силу и превращаются в хлам. Да и кто точно и безошибочно скажет, где оно, твоё дело, покуда сам не рискнёшь?..».
«Ну а дублёнки-то купил?», – вполне резонный вопрос задаст любопытный читатель. «Нет, не купил. За окном по-весеннему птички поют, скоро распустятся и запахнут цветочки. До холодов время имеется». «Так и скажи, что деньги зажал. Брехун...». «Ты давай, болтай, да не забалтывайся. Не зажал. Все 200 штук премиальных ушли для доченьки и супруги на туристическую поездку в Италию».
Вот подробности. Февральским вечером, возвращаясь с праздничных мероприятий по случаю, о котором уже было сказано ранее, колона из нескольких десятков автобусов двигалась в сторону Звенигорода. Ноги гудели от усталости. Электронный шагомер за прошедший день накрутил девять километров пути. Казалось, уже в тысячный раз за минувшие сутки в кармане завибрировал телефон. В автобусе звучали военные песни, поэтому пришлось добавить громкость наушника. Звонил однополчанин Александр Ким, с которым, правда, мы общались только заочно, а перед поездкой договорились встретиться и наконец познакомиться. Но в многотысячной толпе, как у памятника на Поклонной горе, так и в Большом кремлёвском концертном зале, увидеться не удалось. Посожалев о несостоявшейся встрече, он с улыбкой в голосе сказал: «Впечатлён твоей книгой, словно вновь побывал в долине Кундуза». Затем, уже посерьёзнев, перешёл к делу: «Слава, я много думал, несмотря на твоё ранение, тебе будет это под силу». И предложил поучаствовать в международном автопробеге «Афганское братство без границ» Москва-Душанбе-Москва, посвящённом 30-летию вывода советских войск из Афганистана. Организатор автопробега, протяжённость которого – 11 тысяч километров, – Благотворительный фонд ветеранов боевых действий «Кундуз-149». Цель – объединить афганцев из России, Узбекистана, Кыргызстана, Таджикистана и Казахстана. В программе запланировано посещение 13-ти городов, где будут даны концерты «Ветеранов группы «Каскад», организованы встречи с родными и близкими погибших однополчан, ветеранами Афганистана, а также выставки – с последующей передачей работ школам– художника из Украины, тоже афганца Василия Вознюка».