Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3

Когда на третий день мы вышли к проливу, он был чистым. Вода еще не успела успокоиться, вспененные волны, волоча шуршащую гальку, набрасывались на берег, загроможденный выброшенными льдинами.

Собаки, увязавшиеся за нами, всматривались в сторону пролива, точно припоминали тот путь, который они совершили по льду всего несколько дней назад.

Елена Вечтомова Река

Она порой не широка. Спокоен путь ее и прям. Как лента, зыблется река, — Кувшинки по краям… Струится тихая вдоль дюн, — Гляди — не наглядись, — Протянут сноп стеклянных струн До горизонта вниз. Недвижна неба синева. Жары янтарь и мед. Такая мирная трава По берегам растет. Но шаг неловкий, — в омута Швырнет, во тьму стремнин! И снова гладко разлита На зелени долин. Не так ли жизнь учила нас Не верить тишине, Порой обманчивой на глаз Спокойствия волне. И пусть насквозь она видна И тайны глубоки,— Измеряв, выверив до дна, Меняем нрав реки.

Арк. Минчковский Уголек

Наше знакомство началось в феврале, в последний год Великой Отечественной войны.

Советские войска, прогнав врага с родной земли, шли дальше на запад.

Инженерная рота, где я служил, остановилась на несколько дней в небольшом венгерском городке Цегледе, неподалеку от Будапешта. Февраль в тех краях теплый, такой, как у нас бывает конец марта или даже апрель. На пустынных улицах Цегледа в выбоинах асфальта, избитого осколками снарядов, уже белело, отражаясь в лужицах, весеннее небо.

Не помню точно, как он у нас появился и за кем и откуда прибежал, только сразу подружился со старшим техником-лейтенантом Бочиным и повсюду его старательно сопровождал.

Был он низенький, с короткими ногами и остренькой, по-собачьи, очень неглупой мордочкой, неведомо какой породы. Сам весь черный и глаза черные. Ну, настоящий уголек. Так его и прозвали солдаты Угольком.

Подружились они с техником неразлучно. Куда бы ни пошел техник, а Уголек — за ним. Бочин идет большой, в длинной шинели, идет быстро, только шинель по ветру раздувается, а Уголек за ним торопится, по сторонам поглядывает.

Техник на доклад к командиру или на офицерское собрание, и Уголек за ним. Потихоньку проберется в комнату, залезет под стул, на котором сидит Бочин, и лежит, будто его и нет тут. Но только не вздумайте обижать техника! Дернешь его за рукав, — Уголек сразу выскочит, зарычит ужасно, будто какой-нибудь страшный зверь. Дескать: «Не трогай моего товарища!» И до какого бы часа ни работал Бочин, а новый друг его всегда с ним. Иногда мы, офицеры, засидимся далеко за полночь. Смотрим карты, предполагаем, как наша армия наступать дальше будет, радио из Москвы слушаем, что на других фронтах, — интересуемся. Рота уже спит, и связной задремлет на стуле. Уголек лежит, делает вид, что спит, а сам одним глазом посматривает, не ушел бы Бочин. Иногда в самом деле заснет, не услышит, как уйдет техник. Ну, потом беда как огорчается.

Он с ним по три раза в день на кухню бегал: к завтраку, обеду и ужину. А если случалось, Бочин где-нибудь на службе задержится, Уголек сердится, за шинель зубами тянет, — пора!.. и сам впереди быстрей техника несется, оглядывается.

Повар Ушаков смеялся:

— Это у меня самый аккуратный посетитель.

Но был доволен: кости зря не пропадали.

Однако, как они ни дружили, а технику часто уезжать приходилось. Он у нас взводом, где все машины, командовал, а на войне, да еще в наступлении, дело это трудное, хлопотливое. Ну, что же! Наш Уголек и тут не растерялся. Техник уедет, он прямехонько к командиру роты и у него живет, за ним повсюду бегает. Как будто и не было Бочина. Но это только пока тот не вернется. Приедет техник — только и видел командир Уголька, даже в гости без Бочина не забежит. Никакой благодарности. Но всё-таки командир роты был единственный человек, на кого Уголек не лаял. Хоть тот, нарочно будто, и ударит Бочина, — Уголек отвернется, словно не видел.

Солдаты шутили:

— Не рискует на начальство лаять, товарищ капитан.

А капитан отвечал:

— Нет, это он со мной не хочет отношений портить: а вдруг Бочин опять уедет?..

Одну странность имел Уголек. Хозяин его всеми автомобилями в роте командовал, а Уголек не любил машин и боялся на них ездить. С трудом его в кабину затащишь — вырывается.

Раз техник с ним по делам где-то задержался. До нашего расположения километров пятнадцать было. Свою машину отпустил, а сам на обратном пути на попутную попросился. Встал на крыло, зовет Уголька, а тот ни за что. Чужой шофер не стал ждать. Техник стоит на крыле, едет, а Уголек во всю прыть сзади бежит, от машины не отстает. Был дождь, дорога грязная, мокрая, весь перемазался, в комок грязи превратился. Бочин пожалел его, постучал шоферу, слез, вместе пешком пошли. К вечеру только в расположение прибыли, оба мокрые, усталые.

Из-за машин с ним целая история вышла. Однажды, уже в Чехословакии, переезжали мы. Обыкновенно в таком случае техник возьмет Уголька, сядет с ним в кабину, — тому и деться некуда, а тут Бочин вперед уехал, Уголька Ушакову поручил. Повар взял Уголька на руки, залез с ним на грузовик поверх своей кухонной поклажи. Уголек недоволен, ворчит, вертится, всё сбежать норовит. А тут в пути встала машина. Ушаков слез на минуту вместе с Угольком, не успел закурить, — сбежал пес. Видно, назад, на прежнее место нашей стоянки направился техника разыскивать, а мы уж километров двадцать уехали. Когда машины на новое место прибыли, — повар всё, как было, технику рассказал. Бочин очень расстроился, будто друга близкого потерял. Вынул из кармана шинели помятый пакетик.

— Вот, — сказал, — я ему и гостинца приготовил — жду. Куда же теперь? А я еще сыну в Ярославль написал, что домой не один приеду, и он меня про Уголька в каждом письме спрашивает.

Только зря грустил Бочин, — нашелся Уголек. Дня через два поехала наша машина по делам на прежнее место. Вернулись ребята наши, — смотрим — и Уголек с ними.

— Едем, — рассказывают, — глядим, нам навстречу Уголек сюда несется. Видно, сбегал, никого не нашел наших и назад по дороге бежит, хочет машину, с которой удрал, догнать. Ну, мы остановились, позвали его. Сразу узнал своих. Скачет, визжит. Очень счастлив, что опять повстречались. Да сразу сам в кабину.

С тех пор перестал он бояться на автомобилях ездить. Только увидит — складываются, он уже возле грузовиков вертится, остаться боится и весь путь с машины не слезает. Видно, не понравилось пешком по двадцать километров бегать.

А раз у техника с ним неудобный случай вышел.

Кинофильм показывали «Петр Первый». Народу много собралось. Сесть негде и вдоль стен стоят. Редкое это на фронте удовольствие — кино. И генерал наш и подполковник были. Бочин пришел с Угольком. Я ему говорю:

— Ты зачем его взял? Мешать будет.

А техник отвечает:

— Жалко мне его. Что же ему одному дома сидеть? Пусть тоже посмотрит. Он у меня смирный.

И правда, картину начали, Уголек под скамейку забрался, лежит, помалкивает. А когда стрелять начали, и совсем затих. Не любил он вообще выстрелов. Но потом, когда Петр с женой в карете поехали, Уголек вдруг как выскочит — да к экрану, прыгает на него, лает, хочет лошадей догнать.

Пришлось свет дать. Технику неудобно. Взял он Уголька на руки, песет через весь зал, стыдно ему за своего друга, а тут еще и генерал здесь. Но генерал ничего, рассмеялся.

— Вот это, — сказал, — зритель, я понимаю.

Бочин так больше и не пришел картину досматривать.

В Чехословакии, в городе Братиславе нас застал конец воины.

Простились мы с гостеприимными чехами, погрузились в эшелон. Возвращаемся на родину. И Уголек с нами в офицерском вагоне едет.

Когда Венгрию, знакомые места проезжали, — офицеры говорят:

— Ну, Уголек, вот твой дом. Слезай, попутешествовал.

А он притих, залез под полку. Будто бы и вправду боится, как бы не высадили.