Литконкурс Тенета-98

Я присаживаюсь на скамью. Не оттого, что устал, а оттого, что подворачивается свободная и чистая лавочка. На такую грех на присесть. Попутно развлекаюсь зрелищем. Поблизости с кряхтением подтягиваются на турнике мальчишки. Кажется, играют в американку. Доходят до девяти, а самый шустрый вытягивает десяток. Я молча завидую. В их годы я доходил до двенадцати, но это не оправдание, потому что в свои годы я не дойду и до пяти. Такие вот пирогипирожные. Мальчишки, погалдев, убегают в глубину двора, а я украдкой приближаюсь к турнику. Металлическая перекладина еще теплая, местами тронута ржавчиной, местами отшлифована до зеркальной блеска. Пару раз вдохнув и выдохнув, вношу свою лепту в абразивный процесс. Сердце недоуменно берет в разгон, в висках неприятно ломит. Пять раз все-таки дожимаю. Дальше благоразумно воздерживаюсь. Отпыхиваясь, отхожу от турника и снова пристраиваюсь на лавочке. Нет, есть еще порох в пороховницах! Не дюже много, но есть!

Дыхание потихоньку успокаивается, в мускулах приятный зуд. Ощущаю себя крепко поработавшим человеком. Теперь можно предаться и созерцанию. Заслужил… Я гляжу вверх сквозь тополиные ветви, гляжу вправо на яблоневые. Шумит многомоторный город, шелестят голоса. Слова, слова — сколько же их вываливает за день наше население! Мусорные, прорастающие до туч горы! Мешанина шипящих и злых, восторженных и пустых, как пыль, созвучий. И хорошо, что они невидимы. Просто замечательно! Было бы еще лучше, если бы мы могли их не слышать. Да мы, по всей вероятности, и не слышим…

Взор падает ниже. Теннисными мячиками по тротуару подскакивают воробьи. Они семенят за пузатым, поплевывающим семечной шелухой мужчиной. Верная дорога — вкусная дорога. Или кто-то не согласен?.. Вглядываюсь в землю под ногами и озадаченно замираю. Текут секунды, вызревают вопросы. Зачем гляжу, почему? Но ведь зачем-то гляжу. Не на сугробы, не на воробьев, — на обычную грязь.

Чуточку напрягаюсь, ощущаю смутное шевеление в груди. Ну да! Вот и первая искорка в пыльных загашниках памяти. Земля! Как давно я, оказывается, ее не видел! Землю, по которой хожу. Потому что это действительно земля, а не грязь. Скользить по ней взглядом — одно, видеть — другое. А сейчас я, кажется, ее снова вижу! Как в далеком детстве, когда одной из наших забав являлось собирательство. Бродили по дворам и скверикам, по-собачьи уткнув носы в землю, искали. Не что-то конкретное, а просто — искали. В чем-то, вероятно, имитировали жизнь взрослых. Потому как и взрослые тоже ищут. Жизненный смысл, ориентиры, цель… Только они ищут умозрительно, мы же искали глазами. Занимал сам процесс, волновали ощущения растягиваемого ожидания. Раз! — и под ногами нечаянный проблеск — словно крупинка золота в промывочном лотке. С восторгом нагибаешься, поднимаешь. Иногда — красивый камушек, иногда пластмассового солдатика, иногда (что и вовсе пиратское счастье!) — какое-нибудь утерянное украшение. Брошка ли, колечко — все, как правило, простенькое, слегка попорченное, но нам подобные находки представлялись сокровищем. И даже самым близким товарищам мы показывали найденное, не выпуская из рук. Вот и сейчас кроха того утонувшего в трясинах памяти чувства вновь колыхнулась внутри, на один-единственный миг превратила меня в прежнего мальчугана. Я вдруг увидел бездну деталей, которые давно перестал подмечать. Стеклышки, камни, округлые скорлупки фисташек, песчаные барханы, которые и впрямь становились барханами, если мысленно менялся масштаб и вы лилипутом опускались на эту жутковатую, абсолютно незнакомую землю. Притоптанная жухлая трава становилась зарослями джунглей, а лужицы талой воды превращались в озера с таящимися на дне рептилиями. А вон и первый абориген — жучок, которому тоже явно не по себе. Потому что вокруг зима, а он отчего-то не спит, потому что знает, сколь огромное количество опасностей поджидает его всюду.

Я подаюсь чуть вперед, замираю изваянием. Это уже подобие реинкарнации. Сторонним зрением отмечаю, что голова у меня неестественным образом скошена, глаза отсутствующие. Ни рук, ни ног я больше не ощущаю. Спокойно, Комаров! Без паники! Сначала разберись, где ты сейчас? В собственном теле или где-то возле этого семенящего мохнатыми лапками жучка?.. И почему ты один? Почему рядом нет лилипутки подруги?

Мысль бьет словно током. Лилипутки подруги у меня действительно нет. Ушла. Еще вчера. Унесла свой изумрудный взор, предоставив возможность искать иные цвета. Например, бирюзовые, пыльно-серые, агатовые… Вздрогнув, я выпрямляюсь. Мужественно сжимаю кулаки.

Что ж, и найду! Неужели не сумею? Порох-то ведь еще есть! А клин — оно известно — всегда лучше клином. И пять раз на турнике — это вам не хухры-мухры!

* * *

Странно, но некоторые дамы носят очки на кончике носа. Помоему, вещь — крайне неудобная, однако им, это неудобство, похоже, по вкусу. Одну из таких — востроносенькую, с приятным чистым личиком — я усматриваю в универмаге. Малиновые яркие губы, золотистые очечки, высокие итальянские ботфорты, шубка из чего-то загорело-пушистого. Но дело не в шубке, дело в ней. Что-то в дамочке определенно есть — то ли стать, то ли походка. Особого увлечения не чувствую, но тут уж надо проявлять волю, где-то даже перешагивать через себя. А там уж на досуге рассмотрим повнимательнее.

Девушка бабочкой порхает от прилавка к прилавку, хмурит лобик, шевелит губками, что-то про себя считает. Я безрассудно покупаю пакетик с ирисками, мало-помалу сокращаю дистанцию. Разумеется, ириски — неважная наживка, но что уж есть…

— О, здорово! Ты как тут?

Приходится отвлекаться. Это Гена. Свежий, сияющий, точь-в-точь как проспект Ленина в майские праздники. Коллега по прошлой работе, большой гурман по части криминальных романов. Вот и сейчас он пасется возле книжного прилавка.

— Видал, что пишут! "Охота на карпа", "Карп на крючке" — не читал? Мощные книженции! И сценки попадаются интимные. То есть, ты знаешь, я не бабник. Просто интересуюсь… А вон, кстати, и продолжение на полке: "Карп атакует". Хочу взять, а денег нема. Но обязательно куплю. Вот только выдадут зарплату за октябрь — и сразу!

— Какой октябрь? На дворе январь.

— У нас, понимаешь, такая система. Денег-то в стране нет, вот бригадир и объяснил. Положено мне, скажем, пятьсот выдать, а в наличке только сорок, вот их и крутят. Через месяц это уже сто, через два — двести. Как сравняется с зарплатой, так и несут в кассу. Майдар тоже по телеку выступал, сказал, что иначе не получается. Реформы больно трудные… — Гена с сожалением пересчитывает на ладони мелочевку. — Всего-то рублика не хватает, добавишь?

— Ты мне без того тридцать должен.

— Так я ж их тоже кручу, наращиваю, так сказать.

— А-а… — Я добавляю рублик на книгу, полтора на метро и три на сигареты. Гена воодушевленно вступает в контакт с продавщицей, и я, пользуясь моментом, скрываюсь с места событий. Дамочки в магазине уже нет, а на улице я обнаруживаю, что она не одна, а с кулечком мороженого и каким-то бритым, обряженным в черную кожу молодчиком. Красота ее подрастает еще на пару делений. Чужое — оно всегда краше. И накатывает досада с непониманием. Ведь и впрямь большинство этих краль отчего-то тянутся к криминальным субъектам. То ли это определенная слепота смазливеньких существ, то ли нагрузка к красоте. Мол, красива, так получи в шефство трудного подростка. Живи с ним, терпи, завлекай светлыми помыслами, перевоспитывай.

Данный «подросток» к светлому явно не тяготеет. Парочка откровенно ругается, и я навостряю слух.

— Нет, не хочу!

— С хрена ли не хочешь? — молодчик цапает ее за руку, и мороженное летит на тротуар. Дамочка не из робких — размахивается и бьет «подростка» по лицу. Он легко уклоняется, подставляя литое плечо, и в свою очередь без замаха задвигает ей в челюсть. Клацают красивые зубки, золотистые очечки отправляются вслед за мороженым.

Все правильно. Рыцарские времена миновали. Эмансипация вытравила последние атавизмы. Я придвигаюсь ближе, во мне растет черное любопытство. Из-за чего сыр-бор? Из-за любви? Из-за мороженого? Может, она откусить не дала, а он обиделся?

Паренек снова тянет девицу, она вырывается.

— Пусти, гад! Ну пожалуйста!..

Мне чудится, что это ее «пожалуйста» обращено ко мне, и я почти ругаю дамочку. Масть паренька явно из разряда темных, с такими связываться себе дороже. Это Миклован их пачками расстреливал в румынских фильмах, но я-то не Миклован. Кроме того «подросток» вполне может знать тхык-вандо. Грозная это штучка — тхык-вандо. Тхык — и нет тебя! Самое разумное — удалиться, но дамочка чуть ли не плачет, и по всему выходит, что сам погибай, а дурочку востроносую выручай. И на черта я выбрал именно ее?

В коленях неприятная слабина, но я уже в паре шагов от молодчика. Собираюсь с духом. Что ж, как сказал Гена, и Карп порой атакует!.. Эффектно кладу руку на плечо «подростка».

— Эй, друган!..

"Друган" оборачивается и сходу заправляет мне в лоб. Не разбираясь. Реакция у него отменная, и силушка тоже чувствуется. Но молодые умирают иногда, старики — всегда, и уступать я не намерен. Руки сами выполняют необходимую операцию. Ширк в карман, ширк из кармана! Второй удар у «другана» не проходит. Тхык-вандо он, по счастью, не знает, и струя из газового баллона с шипением освежает его ряшку. Враг с воплем зажимает лицо в ладонях, прыгает в сторону, запинаясь за бордюр, падает. Очень удачно — головой в металлическую урну. Бум! Урна, подрагивая, гудит маленьким колоколом, поверженный «подросток» вытягивается пластом.