Ливонская чума

Соледад засмеялась.

— Нет, ты не убиваешь болезнью! Ты душишь, а потом поглощаешь свои жертвы и подолгу лежишь с набитым брюхом. Нет, это не ты…

Ведьма медленно подошла ко второй клетке. Гарпия, заточенная там, испустила несколько пронзительных хриплых криков. Эта тварь с когтями на кожистых крыльях выглядела жутко. В клюве у нее сохранились зубы, как у щуки. Соледад осматривала тело умершего хозяина и успела заметить на его вздувшейся руке несколько посиневших точек.

— Это ты! — сказала Соледад гарпии. — Ты укусила своего хозяина, когда он, несчастный доверчивый добряк, пришел накормить тебя мясом. Ты ухватила его своим зубастым клювом и впрыснула яд, который оказался чумой! Как тебе это удалось? Ты заражена? Но почему ты не умираешь? Ты носишь болезнь в своем теле, но сама ею не болеешь? Какое прелестное свойство! Бьюсь об заклад, Киссельгаузен об этом знать не знал. Я видела у него книгу о тварях вроде тебя, но не читала ее… А надо бы почитать! Глупый немец. Неудачливый немец. Терпеть не могу таких. Хорошо, что он умер.

Соледад прошлась по двору широким шагом, подбоченясь, словно готовясь к танцу. Она даже сделала несколько па, размахивая юбками, но затем остановилась и снова принялась бормотать себе под нос.

— Но что же мне, однако, с вами делать? Выпустить вас на город или убить?

Она поднесла к своему лицу руку с растопыренными пальцами и пошевелила ими, внимательно глядя, как поблескивают под лунным светом кольца.

— Убить? Для чего? Кстати, это небезопасно. Вы ведь будете сопротивляться, мои хорошие. Вам ведь дорога ваша немая, бессловесная жизнь, которая медленно течет по вашим глупым телам… Пожалуй, я открою клетки. Вас ждет много любопытного в жалком городишке, куда завела нас с вами наша удивительная судьба.

Она протянула руку и осторожно сняла замки.

Змея медлила еще некоторое время, но затем начала спускаться. Ее тело стекало из клетки на землю долго, бесконечно долго, и лунный свет гулял по чешуйкам. Гарпия вдруг ударилась о дверцу всем телом, каркнула несколько раз и, неуклюже переваливаясь из стороны в сторону, выбралась на волю. Она прошлась пo двору — толстая, несуразная, с торчащими перьями, похожая на дурно ощипанную индейку. Тварь вытянула длинную шею и разинула клюв. Соледад явственно различала зубы и сильный, извивающийся, как у змеи, язык. Послышалось резкое, злое шипение. Гарпия сделала быстрое движение клювом в сторону Соледад и ухватила ее за юбку.

Соледад выругалась и выдернула подол из клюва твари, оставив гарпии кусок.

— Ах ты, мерзкое созданье! — крикнула Соледад и топнула ногой. — Убирайся! В твоем распоряжении — все небо! Лети!

Гарпия, словно понимая смысл сказанного, наклонилась, провела клювом по встопорщенным сальным перьям у себя на груди, а затем расправила крылья. Крылья оказались огромными, шире, чем представляла себе Соледад. Они сделали несколько медленных взмахов — и подняли массивное тело гарпии в воздух. Она пронеслась над головой женщины, уронила на редкость вонючий помет на середину двора — и улетела прочь, испуская ликующие дикие крики. Тьма с охотой поглотила ее.

А Соледад вернулась в комнату, где Георгий уже закончил сборы.

— Где животные? — спросил «наследник русского престола». — Что ты сделала с питомцами немца?

— Я их выпустила на волю, — сказала Соледад. — Негоже держать такие великолепные создания взаперти, ты не находишь?

— Мне уже все равно, — Георгий махнул рукой. — Связавшись с тобой, я отдал свою душу дьяволу. Думаешь, не понимаю? Прекрасно понимаю. Ну и что? Дьяволу — так дьяволу. Одно только обидно…

— Что? — спросила она с любопытством.

— Что я отдал ее, похоже, совершенно задаром, — с горечью проговорил Георгий. — Поиграешь ты со мной и предашь. Я ведь вижу тебя насквозь, Соледад Милагроса. Вижу, а поделать ничего не могу.

Она шевельнула бедрами, качнула юбками, засмеялась.

— Вот и хорошо, — молвила Соледад. — Так даже проще. Так и будем жить. Ты меня ненавидишь, я — тебя.

Последние слова она выговорила неожиданно низким голосом и внезапно приблизила лицо к глазам Георгия. Он поразился тому, какая лютая злоба горит в ее взгляде. И там, в глубине зрачков, мелькала все так красная страшная харя, которая являлась Георгию в бесконечной темноте, когда самозванец занимался любовью с ведьмой.

Этих слов Георгий тоже никогда еще вслух не произносил. Самозванец. Ведьма.

— Если гарпия и болезнь сделают свое дело, — проговорила Соледад, посмеиваясь и отводя в сторону страшные свои желтоватые глаза, — то тебе и не придется…

— Что — не придется? — спросил Георгий удивленно.

— Произносить эти слова вслух, — пояснила Соледад.

И захохотала, откинув назад голову и выставляя напоказ дергающееся горло. Георгий застыл, не зная: то ли он, задумавшись, проговорил последнюю фразу при Соледад, то ли она сумела прочитать его мысли. Не просто догадаться, о чем думает ее любовник, а прочитать буквально, в точности. При последнем предположении у Георгия опять мороз пошел по коже.

Соледад резко оборвала смех.

— Идем! — приказала она. — Нужно покинуть это место прежде, чем начнутся подозрения.

— Где мы спрячемся? — спросил Георгий, взваливая на спину сундук с пожитками.

— Поближе к очагу болезни, — объявила Соледад. — Туда, где никто нас искать не будет. Заодно навестим дома, где вымерли люди. Можно найти что-нибудь интересное.

— А что ты ищешь? — спросил Георгий, тащась за ней с тяжелой поклажей.

Соледад уверенно шагала по ночным улицам Новгорода. Она знала этот город теперь как свой собственный и ни разу не замедлила шага в поисках нужного поворота. Георгий с трудом поспевал следом.

— Я ищу книги, — сказала Соледад. — Вроде тех, что у меня отобрали.

— На Руси ты ничего такого не найдешь, — заверил ее Георгий. — Здесь ничего нет, кроме Часослова да Евангелия.

— Всегда что-нибудь есть, — прошептала Соледад. — Всегда. Нужно только уметь искать.

Ждать, пока вымрет выбранный ею дом, пришлось недолго. Соседи сами заколачивали чужие ворота, если видели, что где-то заболел человек. Поначалу — в первые несколько дней — пытались скрывать несчастье, искали средства вылечиться, но скоро все заблуждения и попытки сделать вид, что болезнь скоро пройдет, оставили несчастных, обреченных людей.

Хибарку, где скрывались заговорщики, даже заколачивать не стали — там жил всего один человек, и жил он в такой бедности, что никому бы в голову не пришло позариться на его вещи.

Сжигать дома, где умерли жильцы, здесь не решались. В Новгороде дома стояли тесно, и было много деревянных — боялись пожара. Огни горели на перекрестках, и там непрерывно бродили какие-то странные тени.

— Удивительное дело, — рассуждал Георгий, — когда в городе идет обычная жизнь, никого из людей мы толком и не видим. Сидят на паперти и мирно просят милостыню. Ну, дерутся по праздникам. И воруют в порту. Изредка забредают в какой-нибудь трактир, чтобы устроить там пьяное безобразие. Но в общем и целом они почти незаметны. Однако стоит начаться какому-нибудь большому бедствию — и все они тут как тут. Возникают как по волшебству. Словно вылезают из-под земли. И становятся главными на улицах, так что теперь уже прилично одетые горожане жмутся к стенам, а эти, голь перекатная, расхаживают королями. От чего так?