Лобачевский
Шрифт:
— Если «терра инкогнита» существует, привези маленький камушек оттуда, — попросил Лобачевский.
Симонов хмыкнул:
— Если нас прежде не сожрут акулы. На кого я оставлю свою обсерваторию? Кто за меня будет читать астрономию?
— Отправляйся спокойно. Все это сделаю я. И обсерваторию у тебя приму. Под расписку.
— Ты — верный друг, Николай. Зачем тебе камушек?..
Симонов уехал в Кронштадт.
У Лобачевского прибавилось дел: он стал читать астрономию и сделался хозяином обсерватории.
Друзья разъехались кто куда.
А темное, неизвестное придвинулось вплотную.
Михаил Александрович Салтыков еще
Иван Великопольский тоже часто пишет о Пушкине. Да, они близкие друзья. Умерший три года назад Державин якобы сказал Сергею Аксакову: «Скоро явится свету второй Державин: это Пушкин, который еще в лицее перещеголял всех писателей». Старик Державин ошибся: Пушкин вовсе не новый Державин. Пушкин — выше, хотя ему всего двадцать лет. Никто не в силах тягаться с Пушкиным, даже он, Великопольский. К письму как образчик творчества молодого поэта Иван Ермолаевич приложил оду Пушкина «Вольность».
Лобачевский едва не задохнулся от восторга. Целый месяц он твердил в угаре:
Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу…Будущее больше не страшило. Когда на свете есть такие стихи, меньше всего хочется думать о себе, о службе.
Темное, неизвестное вошло в Казань в лице Магницкого, которого новый министр Голицын направил сюда «для обозрения тамошнего университета и училищ того округа».
Больной Лобачевский в это время лечился на Сергиевских минеральных водах, и ему так и не удалось повидать ревизора и будущего попечителя Казанского учебного округа Михаила Леонтьевича Магницкого.
Приговор Магницкого был коротким: Казанский университет закрыть!
ЛИХОЛЕТЬЕ
«У каждого свой исходный постулат, на котором построена его геометрия жизни», — думал иногда Николай Лобачевский. Таким постулатом для Карташевского была честность во всем; у Яковкина — тщеславие; у Петра Кондырева — стремление любой ценой выбиться в значительные люди. У каждого свое. Нужно только пристальнее приглядеться к человеку, определить этот самый исходный постулат, и тогда все станет ясно, все поступки окажутся логически обоснованными. Можно даже наперед предсказать, как поступит тот или иной человек.
Жизненный постулат Магницкого отличался монументальной простотой: быть крупным государственным деятелем, ловко используя придворные интриги. Честолюбие — вот двигатель всего. Магницкий начал карьеру со службы в гвардии. Занимал дипломатические должности в Вене, Париже. Втерся в доверие к Сперанскому и стал его ревностным помощником в разработке проектов реформ. После падения Сперанского попал в ссылку в Вологду. Отрекся от всякого либерализма и от Сперанского и снова выплыл на поверхность. Почуяв, что либеральные идеи не в моде, быстро превратился в оголтелого реакционера, поборника обскурантизма. На этот раз он сделал ставку на личного друга царя князя Голицына, председателя всероссийского библейского общества, обер-прокурора
синода, управляющего иностранными исповеданиями и министра духовных дел и просвещения. Магницкий стал членом главного правления училищ, правой рукой безвольного Голицына, впавшего в мистику. Голицыным легко было управлять.В Казань Магницкий поехал с единственной целью: выслужиться перед императором, сделать блестящую карьеру. Еще не выезжая из Петербурга, он твердо решил: Салтыкова всячески очернить, Казанский университет закрыть, себя выказать самым крайним правым. Главное: угодить Александру I!
Пробыв в Казани всего несколько дней, Магницкий вернулся в столицу с обширным отчетом о своей деятельности. Его доклад о состоянии университета представляет своеобразный шедевр мракобесия, обскурантизма, черной подлости.
Оказывается, в Казанском университете отсутствует кафедра богословия, студенты по рекоменданции университетского начальства читают сочинения Вольтера и не знают катехизиса. Почти все профессора — люди неблагонадежные. Вывод таков: Казанский университет «только несет наименование университета, но на самом деле никогда не существовал, он не только не приносит той пользы, какую можно бы ожидать от благоустроенной гимназии, но даже причиняет общественный вред полуученостью образуемых им воспитанников и учителей для обширнейшего округа, особенно же противным религии духом деизма и злоупотреблением обширных прав своих — по непреложной справедливости и по всей строгости прав подлежит уничтожению».
Магницкий предлагает не только закрыть университет, но и разрушить само здание университета, предать его огню. «Акт об уничтожении Казанского университета тем естественнее покажется ныне, что, без всякого сомнения, все правительства обратят особенное внимание на общую систему их учебного просвещения, которое, сбросив скромное покрывало философии, стоит уже посреди Европы с поднятым кинжалом».
Но новоявленный Герострат переусердствовал. Против него поднялась вся общественность России.
В защиту Казанского университета выступил бывший попечитель Петербургского учебного округа С. С. Уваров, с которым Лобачевскому еще придется иметь дело, когда Сергей Семенович станет министром народного просвещения. Царь поставил на докладе Магницкого свою резолюцию: «Зачем уничтожить, лучше исправить».
«Исправлять» университет поручили все тому же Магницкому, назначив его попечителем Казанского учебного округа.
Первый же документ, составленный Магницким и подписанный царем и Голицыным, гласил: «Ввести при Казанском университете преподавание богопознания и христианского учения и для того по сношению с преосвященным казанским архиереем определить способного наставника из духовных, которому и жалованье производить из положенной по уставу кафедры богословия».
Владычество попечителя-мракобеса длилось с 1819 года по 1826 год. За все это время Магницкий в Казани не появлялся ни разу, он руководил «умственной» жизнью университета через преданных ему людей. Одним из его клевретов стал человек бездарный, мелкий интриган профессор прикладной математики Никольский, тот самый Никольский, через голову которого еще в студенческие годы перепрыгнул Николай Лобачевский, тем самым выиграв пари у Дмитрия Перевощикова. Недостаток ума Никольский восполнял угодливостью, раболепием, мнимой ласковостью. Студентов он называл «государики мои».