Лоцман

— Жалко… Вот бы спросить: заглянул он все-таки в сундук или нет? И что там было тогда…

— Но, Сашка… Это же просто картина. Художник придумал сюжет, поставил мальчика, стал писать…

— А вдруг не так? Может, сперва было по правде… А телефон узнаем в справочном… Дайте трубку, пожалуйста…

Я дал. И хотел сказать, что мальчиков Андрюсов в Шяуляе во все времена было, наверно, полно — попробуй найти… Но в этот миг что-то большое заслонило свет.

4. На месте преступления

Сашка тихонько пискнул и рывком положил трубку. И кубарем — со стула. Я же в момент забыл телефонный разговор и связанные с ним переживания. Перепугался, как десятилетний Решка, зацепившийся штанами за палисадник в чужом огороде. Сашка притиснулся ко мне.

Генриетта Глебовна щелкнула выключателем. Затем неторопливо и молча, со сдержанным негодованием на челе она подошла, поставила телефон в сундук и торжественно опустила крышку. Жестяной механизм сыграл «Рыбки уснули в пруду»…

В общем, попались рыбки… Я чувствовал себя вдвойне дурацки из-за своей японской пижамы — этакий старый дурень, пойманный на ребячьей проказе. Полураздетому Сашке тоже, видать, было неуютно под ярким светом и неласковым взглядом.

Поразглядывав нас, Генриетта Глебовна вопросила:

— Интересно, как вы догадались об аппарате? И что вас к нему привело?

— Интуиция, — сокрушенно признался я. Не стал уточнять, что Сашкина интуиция, а не моя. — И, увы, неистребимое детское любопытство…

— Вот именно детское, — сухо подытожила Генриетта Глебовна. — Срам, судари мои… Конечно, Игорь Петрович, я могу объяснить ваши действия оригинальностью творческой натуры. Но все-таки… вы же взрослый человек!.. Это нездешняя вещь. Надо понимать, что с такими предметами не шутят.

— Уже понял, — сказал я покаянно.

— Мы и не шутили, — буркнул Сашка. — Игорь Петрович всерьез разговаривал.

Кажется, хозяйка чуть-чуть смягчилась:

— Ну и… получилось у вас?

— По-моему, да, — вздохнул я.

— Вам повезло… И все-таки, Игорь Петрович, какой пример для мальчика…

А мальчик бесшумно исчез. Я даже разозлился: что за дезертирство! Но Сашка тут же возник опять. Уже в завязанной узлом на пузе рубашке и зубчатых штанах. В этом наряде он обрел некоторую уверенность и заявил довольно дерзко:

— А чего! Вы же сами говорите: нездешняя вещь. Вот я и решил, что это будет в русле программы…

— Ах, «в русле»!.. Ты считаешь, будто программа «Пилигрима» дает право совать нос везде, куда захочется?

— Не везде… — набычился Сашка. — А будто вы не имеете отношения к «Пилигриму»…

— Ни ма-лей-шего! Не хватало мне в моем возрасте связываться со всякими сомнительными предприятиями!

Я сказал примирительно:

— Ладно, Сашка, давай просить прощения и обещать, что больше не будем.

— Никаких прощений, — пророкотала Генриетта Глебовна. — Считайте, что вы оба отшлепаны и поставлены в угол. Одного поля ягоды…

— Ну, что же… Пойдем переживать заслуженную кару…

— Не заслуженную, — упрямо сказал Сашка хозяйке. — Сами же вы своей картиной… как это… спровоцировали, вот!

— Что-что? — изумилась Генриетта Глебовна.

— Конечно! Там на ней мальчишка лезет в сундук, а тут этот сундук вот он, наяву. Кто удержится?

Генриетта Глебовна закусила улыбку.

— Ну, сударь мой! Так можно что угодно привязать одно к другому…

— Это не просто одно к другому. Это стереоскоп, — непонятно огрызнулся Сашка.

— Ладно, господа, ступайте спать. И благодарите судьбу, что сегодня я добрая… Только что помогла появиться на свет здоровому толстому мальчишке. Надеюсь, он в жизни будет более благоразумен и осмотрителен, чем вы…

— Поздравляю, — сказал я.

— Приятного сна… Впрочем, если желаете, я согрею чай.

— С вареньем? — спросил этот нахал.

— Нет, спасибо, — решил я. — Спокойной ночи. — И глазами показал Сашке: выметайся.

Когда мы оказались у себя, Сашка скинул штаны и рубаху и заметил хладнокровно:

— Все хорошо, что хорошо кончается.

— Просто чудо как хорошо… Стыд такой.

— А зато… — Он не договорил и полез под простыню.

Да, «зато»!.. Я помнил теперь, что в тот вечер мама сердилась недолго. Сперва, конечно, отругала: «Усвистал куда-то на весь день, а потом звонит будто с того света! Вот напишу отцу…» Но скоро мы помирились и вместе хохотали, слушая, как выступают по радио артисты Тарапунька и Штепсель…

Свет с улицы по-прежнему падал на картину. У Андрюса на ноге со съехавшим чулком сидел залетевший в форточку комар. Большой, черный. Мне показалось, что Андрюс шевельнулся, беспокойно двинул ногой. Я удерживался от смешного желания встать и прогнать подлое насекомое. А Сашка не удержался! Вскочил, шуганул комара и снова бухнулся на застонавшую раскладушку.

— Игорь Петрович, а вот он, Андрюс, кем сделался, когда вырос?

— Летчиком… Хорошим летчиком, храбрым. Собирался даже лететь через Атлантику. Тогда это было сложнее, чем сейчас в космос…

— И полетел?

Не хотелось мне на сон грядущий огорчать Сашку.

— Да, — сказал я. — По-моему, да…

Глава 5. Подгорье

1. Равнина

Волокнистое небо Подгорной равнины излучало серовато-медный свет. Не поймешь — дневной или вечерний. Такой рассеянный, что предметы не отбрасывали теней.

Мы легли на траву. Она была ползучая и упругая, вроде пастушьей сумки. Из нее там и тут росли стебли со стреловидными листьями и желтыми колокольчиками. Колокольчики выглядели симпатично и пахли зубной пастой «Доброе утро». Но стебли были твердо-хрупкие, какие-то неживые, а на листьях — колючие усики. Сашка то и дело почесывался и поминал Ёшкин свет. Но вставать и менять место не хотелось.

Мы давно миновали речку, прошли с десяток верст без дороги по каменистому полю, на котором изредка темнели шапки коричневых кустов и торчали похожие на чудовищ скалы. А потом попали на это травянистое место и решили отдохнуть. Сжевали по бутерброду, хлебнули из фляжки холодного чая и теперь лежали просто так. Сашка положил руки под затылок, ноги согнул и смотрел в «потолок». Его колени торчали над колокольчиками. В здешнем, полном желтых тонов воздухе они казались золотисто-смуглыми. Я взглянул на свои руки. Они тоже были светло-коричневыми. Какой обманчивый свет! Словно сразу тебя покрыл крымский загар…