Логово

Он решил остановиться и подать машину задним ходом, но даже в это самое глухое время ночи оказался на шоссе не один. Примерно в полумиле позади увидел свет фар, две пары неярких, размазанных туманом пятен, становившихся, однако, с каждой секундой все ярче и ярче. Шоферы этих машин успеют поравняться с телом прежде, чем ему удастся добраться до него и втащить в свой "понтиак".

Сняв ногу с тормоза, он нажал на газ и, сильно разогнав машину, резко крутанул руль влево, проскочил два ряда шоссе, затем так же круто вильнул вправо. Дверь с грохотом захлопнулась. И хотя она непрерывно дребезжала и тряслась во время движения, однако больше не открывалась. Видимо, запор был поврежден только частично.

Несмотря на то что видимость упала до ста футов, он помчался со скоростью восемьдесят миль в час, пулей пронзая клубящийся туман. Прозевав два выезда с автострады, съехал с нее на третьем и только тогда сбавил скорость. Петляя по улицам, постарался побыстрее убраться отсюда восвояси, но соблюдая при этом все правила дорожного движения, так как понимал, что если его остановит полиция, то сразу же обратит внимание на забрызганные кровью боковое стекло и обивку сиденья.

В зеркальце заднего обзора Хатч увидел кувыркающееся на шоссе тело, постепенно тающее в тумане. Затем на какое-то мгновение в зеркале отразилось его собственное лицо, от переносицы до бровей. Глаза были скрыты темными очками, хотя машина на умопомрачительной скорости неслась в ночи. Нет! Это не у него были очки. В темных очках был водитель автомобиля, и лицо, которое Хатч наблюдал в зеркальце, было его, водителя, лицом. И хотя вроде бы именно сам он вел машину, в душе он знал, что это не так, потому что на какое-то мгновение успел за почти сплошь черными стеклами поймать взгляд странных, лихорадочных, встревоженных глаз, которые никак не могли быть его глазами. Затем…

…Он, тяжело дыша и громко икая от омерзения, вновь стоит у раковины на кухне. За окном виднеется задний двор, скрытый за покровом ночи и клубами тумана.

– Хатч?

Он испуганно оглянулся.

На пороге, закутанная в банный халат, стояла Линдзи.

– Что с тобой?

Вытерев намыленные руки о свитер, он попытался ответить на ее вопрос, но пережитый ужас отнял у него дар речи.

Она бросилась к нему.

– Хатч?

Он прижал ее к себе, почувствовал, как ее руки крепко обхватили его и словно выдавили из него слова:

– Я выстрелил в нее, она вылетела из машины и – Господи Иисусе! – как тряпичная кукла, покатилась по дороге.

7

По просьбе Хатча Линдзи сварила кофе. Привычный чудодейственный его аромат приглушил остроту мрачного ночного кошмара. Но, самое главное, он помог ему полностью прийти в себя и успокоиться. Они выпили кофе тут же, за кухонным столом.

Хатч настоял на том, чтобы опустить жалюзи на ближайшем к нему окне.

– У меня такое чувствво… что там кто-то стоит… и я не хочу, чтобы тот кто-то подсматривал за нами.

Однако объяснить, что он имел в виду под "этим кем-то", он не смог.

Когда Хатч пересказал ей все, что с ним произошло уже после кошмарного сна о холодной блондинке, ноже и вырезанном глазе, Линдзи так попыталась объяснить его состояние:

– Может быть, это покажется тебе странным, но, скорее всего, когда ты встал с постели, ты еще полностью не проснулся. И шел сюда фактически во сне. А по-настоящему ты проснулся, когда на кухню вошла я и назвала тебя по имени.

– Но я никогда не был лунатиком, – запротестовал он.

Она попыталась превратить все в шутку.

– Ну что ж, еще не поздно им стать.

– Нет, этот номер не пройдет.

– Хорошо, а как ты сам все это объясняешь?

– Никак.

– Тогда мое объяснение единственное, что у нас есть.

Он уставился на зажатую между ладонями фаянсовую чашечку, словно был цыганкой, пытающейся по разводам кофейной гущи определить свою судьбу.

– Тебе когда-нибудь снилось, что ты – кто-то другой?

– Вероятно, да, – ответила она.

Он поднял на нее тяжелый взгляд.

– Никаких "вероятно". Так снилось тебе когда-нибудь, что ты смотришь на окружающий мир глазами другого человека? Можешь вспомнить хотя бы один из таких снов?

– Гм… нет. Но уверена, что видела такие сны. Просто сейчас не могу вспомнить. В конце концов, что такое сон? Туман. И так же быстро тает. Кто же может долго помнить сны?

– Этот я запомню на всю жизнь, – сказал он.

Они вернулись в спальню, но оба уже не могли заснуть. Отчасти виной тому был, конечно, кофе. У нее мелькнула мысль, что именно потому он и попросил ее сварить кофе: ему ужасно не хотелось снова погрузиться в кошмарные видения. Ну что ж, это ему вполне удалось.

Оба они лежали, уставившись в потолок.

Поначалу он очень не хотел гасить свет, что было видно по тому, как он невольно замешкался, прежде чем щелкнуть выключателем лампы у своего изголовья. Он походил на ребенка, достаточно взрослого, чтобы отличить мнимые страхи от реальных, но еще слишком маленького, чтобы легко отмахнуться от первых, и потому, с одной стороны, незыблемо верил, что из-под кровати вот-вот вылезет какое-нибудь страшное чудище, а с другой – стеснялся говорить об этом вслух.

Теперь, когда лампа была погашена и комнату едва освещало просачивающееся сквозь неплотно задернутые портьеры сияние уличных фонарей, его страх передался и ей. Нетрудно было, глядя на движущиеся по потолку тени, примыслить им зловещие и таинственно переплетающиеся абрисы летучих мышей… ящериц… пауков…

Они вполголоса переговаривались, то надолго замолкая, то вновь обмениваясь ничего не значащими репликами. Оба знали, о чем бы им больше всего хотелось говорить, и оба боялись касаться этой темы. В отличие от нереальных, ползающих по потолку или сидящих под кроватью отвратительных чудищ, страх этот был вполне реальным. Оба думали о возможных нарушениях в коре головного мозга Хатча.

С тех пор как в больнице воскрешенный из мертвых Хатч пришел в себя, у него начались кошмарные, необычной яркости и реальности, сновидения. Происходило это не каждой ночью. Иногда целых три или четыре ночи подряд ничто не нарушало его сон. Но с каждой проходящей неделей промежутки эти сокращались, и кошмары снились все чаще и чаще.

Обычно это были разные сны, судя по тому, что он рассказывал, но все их объединяло одно и то же: жестокость и насилие, ужасные видения обнаженных гниющих тел, стоящих или сидящих в странных скрюченных позах. И всегда кошмары эти снились ему, как будто смотрел он на все это глазами другого человека, изредка мелькавшего в них темной, таинственной тенью, словно Хатч осязал его душу, но был не в состоянии управлять ею. Зато начинались или кончались кошмары всегда в одном и том же месте: среди нагромождения каких-то необычных зданий и странных переплетений металлоконструкций, назначение которых невозможно было понять, и это всегда было покрыто мраком ночи и воспринималось на фоне ночного неба в виде каких-то бесформенных, не поддающихся рациональному описанию силуэтов и контуров. Видел он также огромные, как пещеры, залы и лабиринты бетонных переходов, которые каким-то непостижимым образом открывались его взору, хотя в них не было ни окон, ни искусственного освещения. Он утверждал, что когда-то бывал в этом месте, но, когда и где оно расположено, не мог припомнить, к тому же он никак не мог толком разглядеть его целиком, так как всегда видел только одну небольшую его часть.

Вплоть до сегодняшней ночи они пытались убедить себя, что кошмары эти – явление временное. Хатч, как всегда, был оптимистом. Мало ли кому снятся кошмары! Ничего странного в этом нет. Причина многих кошмаров – стрессы. Стоит удалить причину, и следствие отпадет само собой.

Но кошмары не прекращались. Более того, они неожиданно приняли новую и глубоко обеспокоившую их форму: Хатч стал лунатиком.

Или, возможно, он уже начал галлюцинировать сходными, что и в сновидениях, образами наяву.