Лондон

– Полагаю, что да.

– А вот и нет. Он говорит, что король волен тратить сколько пожелает.

Это была истинная правда. Охочий до удовольствий граф дружил с королем, и ему было глубоко наплевать на сумму, в которую обходился дворец.

Карпентер пришел в замешательство. История с Букингемским дворцом повергла его если не в полное удивление, то в некоторый шок.

– Он не всегда последователен, – признал Карпентер.

– Надеюсь, что и только, – с сыновней искренностью отозвался лорд Боктон. – Беда в том, что родные беспокоятся за него. Они давно озабочены тем, что он, возможно, не вполне… – Он помедлил в последний раз. – Что он не в своем уме. – Боктон серьезно взглянул на Карпентера. – Вы часто с ним видитесь. Что скажете?

– По-моему, с ним все в порядке, – нахмурился Карпентер и чуть не добавил: «для лорда».

– Хорошо, хорошо. Я рад это слышать. Мистер Карпентер, если у вас возникнут какие-то сомнения, то будет весьма любезно с вашей стороны поставить меня в известность – конечно, совершенно конфиденциально.

Люси навсегда запомнила день, когда они отправились на Лавендер-Хилл.

Было тепло, они шагали по Тоттенхем-Корт-роуд. Люси взяла флягу с водой и кое-что из еды; все это было убрано в узелок. Пройдя с милю, они останавливались, чтобы Горацио передохнул, и так добрели до Стрэнда и перешли через мост Ватерлоо.

Годами раньше это вылилось бы в более приятную прогулку вдоль Темзы с лесными складами по правую руку и огородами по левую. Теперь же склады превращались в маленькие фабрики, а огороды сменились рядами домов для рабочих и мелких предпринимателей. Люси и Горацио достигли окрестностей Ламбетского дворца; день разогрелся, и стало жарко. Оттуда им предстоял еще один длинный переход до Воксхолла, где все еще действовал старый парк развлечений. Но великолепный вид на дворец испортил выросший перед ними уксусно-спиртовой завод.

Когда они дошли до Воксхолла по нагревшейся и пыльной дороге, Люси заметила, что Горацио начал прихрамывать.

Мэри Пенни миновала Воксхолл, едва отзвонили полуденные колокола. Двуколка, направлявшаяся в Клэпхем, приготовилась к долгому подъему, но тут она заметила на обочине державшихся за руки детей.

– Стойте! – крикнула она кучеру. – Давайте подвезем ребятишек. Они совсем выдохлись.

И секундой позже Люси и Горацио с великим облечением устроились подле доброй леди. Услышав, куда они держат путь, та воскликнула:

– Надо же, я там и живу! Дивное местечко!

Потом, когда Люси просветила ее насчет их похода, спросила:

– И вы хотели идти обратно пешком до самого Сент-Панкраса? Долгая дорога, – заметила Мэри, рассматривая ноги Горацио. – Давайте-ка вы сперва хорошенько отдохнете на Лавендер-Хилле.

Послеполуденный Лавендер-Хилл. Августовское солнце щедро рассылало тепло. Тысячи – возможно, десятки тысяч – лавандовых кустиков насытили склоны голубоватой дымкой, над которой без умолку и монотонно жужжали бессчетные пчелы. От аромата кружилась голова.

Люси, развязывая узелок с едой, побаивалась пчел. Но те были слишком заняты лавандой. Она прикрыла голову Горацио платком от солнца.

И дети провели там час, затем следующий; им было так хорошо, что никуда не хотелось идти, и они упивались теплым, насыщенным сладостью воздухом, как волшебным эликсиром, обещавшим новую жизнь. Та леди не зря назвала это место дивным. Люси, сидевшей в лаванде под лазурным небом, происходящее казалось сном.

– Спой мне про лаванду, – сонно пробормотал Горацио. Она спела, и он спросил: – Ты же не бросишь меня, Люси?

– Конечно нет. Никогда!

Он задремал, а когда проснулся, заявил:

– По-моему, Люси, у меня прибавляется силенок.

– Так и есть.

– Пошли домой, а маме нарвем лаванды, – радостно сказал он.

Дойдя до края поля, они оторопели при виде ждавшей их двуколки.

– Хозяйка велела отвезти вас домой, – сообщил кучер. – Забирайтесь-ка скоренько.

На обратном пути дети спели друг дружке все песни, какие вспомнили. И особенно про лаванду, снова и снова.

Реформаторам вроде Закари Карпентера повезло с катаклизмом 1830 года. Порядок, восстановившийся в Европе после великой смуты Французской революции и взлета Наполеона в Европе, был далеко не прочным. Кипение демократических сил, разбуженных французами, притихло, но вовсе не улеглось, и то в одной, то в другой стране вспыхивали восстания.

Да и рыночный бум, царивший в последние годы в Англии, внезапно прервался; урожай минувшего лета стал сущим бедствием, а пересмотр Веллингтоном «Хлебных законов» был даже не полумерой – цены на хлеб взлетели. В июне умер король, так и не достроив свой вычурный лондонский дворец, и ему наследовал добродушный брат-флотоводец, ставший королем Вильгельмом IV. А в июле прибыли новости из Франции. Французы больше десяти лет прожили при восстановленном, гнилом королевском режиме, и с них было достаточно. Они восстали. Все закончилось в считаные дни, и была установлена новая либеральная монархия. Европа же, как всегда, равнялась на Францию. Бунты вспыхнули в Италии, Польше и Германии. И в Англии, как по сигналу, тоже начались беспорядки.

Свинговские бунты, так напугавшие Англию тем августом, не затронули городов. Названные в честь некоего капитана Свинга – как позже выяснилось, никогда не существовавшего джентльмена, – они разразились на юге и востоке, по которым особенно больно ударили высокие цены на продукты питания. Бунтовщики кляли все подряд: правительство, сельскохозяйственные машины, землевладельцев. Мятежи вспыхивали неделю за неделей то в одном месте, то в другом; огромные банды бродили от деревни к деревне.

Однако Карпентера тот год наполнил растущим возбуждением. В первые месяцы он был захвачен развитием событий на севере Англии, где было сделано несколько попыток объединить организации мелких производителей и рабочих в союзы, способные лоббировать свои интересы и диктовать их высшему классу. Цели этих новоиспеченных союзов оставались неясными. «То, что люди объединяются вообще и делают это упорядоченно, означает одно: грядущие перемены», – рассудил Карпентер.

Но его подлинный душевный подъем совпал с выборами, на которые он пошел летом со своим новым соратником Боктоном. После кончины короля и восхождения на трон преемника всегда назначались выборы. Вот Веллингтон их и устроил. Событие было не столь и важным, так как за большинство мест не шло никакой борьбы. Но для Карпентера и Боктона дела обстояли иначе. Представительство от Сент-Панкраса оспорили. Борьбу повел обходительный юрист, поддержанный джентльменами из приходского совета. Неожиданная кандидатура угрюмого тори Боктона, стоявшего на виговской платформе реформ, выглядела неуместной.

Боктон с Карпентером выработали простейшую тактику. Когда бы ни выступал кандидат, подтягивался и Боктон. Сперва он соглашался с каждым словом тори. Потом заявлял: «Но это, к сожалению, не поможет». И после – а с этим он отлично справлялся, благо искренне верил, – рисовал ужасающую картину. Революция во Франции; союзы, формируемые на севере; огромные банды голодающих работяг, готовые в любой момент перейти через Лондонский мост. В конце он восклицал: «Вы этого хотите? Пусть я всю жизнь отстаивал интересы аристократии, но говорю вам: так продолжаться не может. Революция или реформа. Выбор за вами».